После этого я пошла медленнее. Иногда я вообще останавливалась и какое-то время стояла на тротуаре, пытаясь решить, в каком настроении мне лучше всего быть, когда я доберусь до дома. Для этого надо было действительно принять какое-то решение, потому что в данный момент у меня никакого настроения не было вообще. Самый вид столь знакомой мне машины, припаркованной напротив моего дома, да еще мельком замеченный мною Оуэн, сидящий за рулем, – все это как-то заморозило мои чувства. Точно могу сказать, что большого волнения я не испытывала, ничего особого не ждала, и даже не разозлилась. Не было у меня и никаких дурных предчувствий. Сплошная пустота и безразличие. И это мне не понравилось. Я вовсе не собиралась превратиться в грифельную доску, на которой Оуэн мог бы писать все, что ему заблагорассудится.
Очень занятно, что я попыталась иметь дело с актерами, когда сама я – актриса такая бездарная, даже не просто плохая, а именно – вообще не актриса. Для такой ситуации надо быть высокомерной, но играть в высокомерие я не умела. Возможно, я ощущала нечто вроде злорадства; моя сила проявилась в том, что я заставила его ко мне вернуться; не важно, какова была причина или цель этого возвращения, все равно, сила эта доставила мне большое удовлетворение. В конце концов, Оуэн вернулся. Этот факт был куда более красноречивым, чем любой другой его поступок.
Наконец я добралась до своего квартала, а потом и до машины Оуэна. Он как-то размордел и выглядел нездорово. Я надеялась, что он проявит достаточно галантности и заговорит первым. Но надежды мои не сбылись. Оуэн смотрел на меня, не произнося ни слова.
– Ладно, – сказала я. – Привет, если ты сам этого не говоришь.
– Я тебя на вечеринке не видел, – сказал он.
– Я не выходила из кухни. Мне не очень-то понравилась вся эта толпа.
– Ну, у них еще приличная толпа, – сказал он. – Тебе надо посмотреть, какая у них бывает толпа.
Я почувствовала какое-то нетерпение, настоящее нетерпение. Он что, считает, что приехал сюда, чтобы обсуждать со мной вкус Эльмо в выборе людей?
– Оуэн, чего тебе надо? – спросила я.
– Может быть, чашечку кофе, – ответил он.
– Если тебе нужно только это, пойди в любую забегаловку, – отрезала я.
– Ну давай-давай, разозлись же! – сказал Оуэн. – Я бы тебя за это винить не стал.
– У тебя для этого нет никаких оснований. Оуэн повел плечами – уже второй раз за столь короткий отрезок времени. На большее проявление раскаяния он просто не был способен.
– Перестань пожимать плечами, – сказала я. – Никто не собирается тебя прощать только из-за этого твоего проявления слабости.
– Тебе не хочется поехать в путешествие? – вдруг спросил он.
– Ты из-за этого и приехал? Путешествие куда?
– Не знаю, – сказал Оуэн. – Решим потом, прямо по пути. Может, в Тьюссон, штат Аризона. А может, в Сан-Диего. Мне понравился тот мотель, где мы останавливались в прошлый раз.
– Ага, уйма полотенец, – сказала я.
Какое-то время мы, не отводя глаз, смотрели друг на друга.
– Нет, – сказала я. – С твоей стороны чистая наглость мне это предлагать. Езжай в свое путешествие с Рейвен.
– И поеду, если ты не согласишься, – сказал Оуэн. – Ну давай! Я ужасно устал от этого города. Давай съездим куда-нибудь дня на три-четыре.
– Нет, – сказала я.
– Ты слишком часто твердишь это «нет», – сказал он. – Кишка у тебя тонка делать то, чего тебе на самом-то деле очень хочется.
Я повернулась и пошла вверх по тротуару, а он вел машину, и не успела я дойти до своего крыльца, как он уехал. Несколько минут я посидела на ступеньках. Может быть, я ждала, что он вернется, начнет меня уговаривать, не знаю. Оуэн никогда никаких отказов не принимал – он просто их избегал. У меня все внутри бурлило и кипело. Мне была ужасно противна его самонадеянность, его абсолютное нежелание разобраться с прошлым. Оуэн никак не хотел понять, что мне, для того чтобы почувствовать себя во времени настоящем, необходимо разобраться со всем, что случилось в прошлом. Мы просто совершенно не подходим друг другу: Оуэн устроен совсем по-другому. На него прошлое не давило никогда, как он сам об этом говорил.
Остаток ночи я провела на кушетке, выпив много чая с большим количеством лимона. И все пыталась потопить свои враждебные чувства в перенасыщенном лимонном чае. Половина этих враждебных чувств предназначалась Оуэну, вторая же половина – мне самой. Телевизор я не включала, хотя вполне можно было бы успокоиться, пересмотрев уйму показываемых по телевизору ночных фильмов. Только что отвергнув жизнь реальную, я совсем не была готова утешать себя выдумками.
Наверное, Оуэн был прав. Наверное, у меня и впрямь не хватало смелости делать то, чего мне на самом деле хотелось больше всего. Чем больше я отстаивала свои принципы, тем сильнее было мое одиночество. Мне надо было уехать с ним в пустыню и там усиленно заниматься сексом несколько дней. Мне показалось невероятным, что я все еще цепляюсь за нечто такое, что в действительности является абсолютно стереотипной версией всем известной американской мечты. Неужели я и в самом деле могла предполагать, что если я буду вот так настаивать на своих принципах, то наступит день, когда Оуэн и я, или кто-то и я, мы превратимся в идеальную модель американской семейной пары?
Вероятно, тот большой секрет, в котором мне так не хотелось самой себе признаться, состоял в том, что наши отношения с Оуэном были отнюдь не прекрасными, а просто никчемными. В них не было ничего идеального, ничего положительного, никакого общественного потенциала, ничего творческого, ничего для домашнего очага. Все свелось к ничем неприкрытому физическому влечению: мы лишь трахались в мотелях и больше ничего вместе не делали, да и вряд ли будем делать. Мы приезжали в какое-то место на три-четыре дня, и больше уже туда не возвращались. И везде повторялось одно и то же – скомканные простыни, мигание телевизора и все подавляющий запах секса. Мне всегда было стыдно впускать к нам горничных, не считая самых простых случаев, когда надо было менять полотенца. Почему же я так упорно стараюсь представить себе эти наши отношения в другом свете, пытаюсь придать им вид обычно принятых, нормальных семейных, домашних отношений? На этот вопрос листики чая мне, конечно же, дать ответа не могли.
Три дня я провела в полном смятении, снедаемая сожалением, и представляя себе, что могло бы случиться, если бы только я не была такой ординарной и такой сверхосмотрительной. И тут я вдруг услышала, что Рейвен Декстер совершенно неожиданно вышла замуж за Тула Петерса. Все журналы напечатали их снимки. На них Тул выглядел очень нездоровым.
