Далматинец Джилли был таким же красивым, как и наши купальщики, но никто, кроме меня, этого не заметил. Вскоре слуга-мексиканец вынес огромное блюдо с икрой, наверное, не менее двух фунтов, и самого лучшего качества, какое только возможно достать. Слуга поставил блюдо на низкий столик возле бассейна. Никто на эту икру не обратил ни малейшего внимания, только я и далматинец. Он с угрюмым видом подошел к блюду, разок его понюхал, а потом, за какие-то десять секунд, проглотил одним махом всю икру до последней икринки. Он даже вроде ничего и не глотал – икра просто исчезла, словно ее каким-то чудом засосало ему в пасть. Я была единственной, кто все это видел. Пес отошел от блюда, унося в себе минимум на восемьсот долларов икры, а никто вокруг даже не засмеялся. Гостей Джилли сейчас волновало совсем другое – им было очень жаль, что они уже не так молоды, не так красивы, не так раскрепощены в своих поступках, чтобы купаться голышом.
Позднее я иногда вспоминала эту сценку с икрой, пытаясь осознать, не было ли здесь какой-то связи с тем, что тот вечер для нас с Бо закончился романом на одну ночь. На меня повлияло то, что я внезапно увидела Оуэна, плюс моя излишняя взвинченность, плюс Бог знает что еще – вероятно, и эти гордящиеся своим телом молодые люди, не торопившиеся нырять, чтобы все хорошенько оценили их мужское достоинство. Наверное, все это вместе взятое и вывело меня из моего обычного, нормального состояния. И, вероятно, Бо тоже не был самим собой – его взволновало общение с предметом истинной любви и постоянные фантазии, связанные с нею. Мы возвращались от Джилли уже совсем поздно – на холмах лежал туман. Мне вдруг захотелось поцеловать Бо, потому что мне всегда нравились его губы, а сейчас был как раз тот единственный случай, когда мы с Бо настолько отступили от своих обычных рамок, что такой поцелуй может стать вполне реальным. Но Бо поцеловал меня первым и отослал своего водителя сразу же, как мы только доехали до моего дома. О Бо по Голливуду упорно повторялись слухи, что у него извращенные и причудливые вкусы, что он кусает у женщин грудь, а то и просто ни на что не способен из-за своего невысокого роста. Разумеется, все это было чистейшей ерундой. Бо был очень активным любовником, даже немножко отчаянным. Может быть, потому что его любовное влечение черпало поддержку в мысли о безответной любви, точно сказать не могу.
Когда на следующее утро я проснулась, Бо был уже одет и пил из чашечки кофе. Он говорил по телефону со своими слугами, отдавая им распоряжения, какую одежду ему привезти на весь день. Приехал его водитель. Провожая Бо, я шла по тротуару. Бо попросил меня сойти со ступенек и поцеловал меня.
– Ты просто прелесть, – сказал Бо перед тем, как уехать.
Мне его губы действительно очень понравились. Но больше я к ним ни разу не прикоснулась. Непонятно почему, но только та ночь погубила наши с Бо отношения. Бо больше никогда ко мне не приходил, и не пытался хоть как-то мне докучать, в отличие от моего вполне нормального давнего приятеля Голдина. Если бы о нашем с Бо небольшом романе стало известно, репутация Бо от этого бы только выиграла. Но так не случилось. И я не верю, что он хоть раз кому бы то ни было хоть мельком упомянул об этой своей победе. Не понимаю, почему та, одна-единственная, наша ночь настолько отодвинула нас друг от друга, но получилось именно так. После той ночи, встречаясь где-нибудь с Бо, мы даже почти не разговаривали. На студию «Юниверсал» я не поехала и продюсером там не стала. Бо перестал приглашать меня на церемонии вручения «Оскаров», хотя много лет никогда об этом не забывал. Через год с небольшим Бо уехал из Голливуда, чтобы возглавить Всеамериканскую сеть телевидения. Пост этот, наверное, самый важный во всей нашей системе средств массовой информации. Уезжая, он мне даже не позвонил, чтобы попрощаться.
Я по нему не скучала, хотя Бо был одним из самых умных мужчин, которых я знала, и советы его всегда были превосходными. Те крохотные тропинки, которые сначала соединяют людей друг с другом, а потом разводят их в разные стороны – самые запутанные тропинки на земле. Тропинка, приведшая Бо ко мне, а меня к нему – кто и что здесь может объяснить? Долгие годы – друзья, пару часов – любовники, и потом – конец. Даже такому псевдомудрецу, как Джо Перси, и то пришлось бы немало поломать голову, чтобы найти причину такого конца.
Через неделю я снова встретила Оуэна. Как это ни глупо, но я согласилась поехать на вечеринку к Эльмо Баклу в каньон Туджунга. Более того, я согласилась быть в тот вечер личной гостьей Эльмо, или, другими словами, хозяйкой на его вечеринке. Разумеется, сохозяином выступал Гохаген. Обычно я звала его именно Гохаген, потому что хорошо знала, что в глубине души он был очень застенчив, вопреки своим резким манерам. А его уважение ко мне было необоснованно преувеличенным. Так же, мне кажется, относился ко мне и Эльмо. Когда я называла Винфильда Винфильдом, он впадал в меланхолию и напивался, беспрестанно твердя мне о своей любви. Хотя все знали, что у него жили одновременно три женщины, причем одна из них была от него беременна.
Что касается самого Эльмо, то он всем сообщал о своем романе с некоей канадской актрисой, которая, впрочем, только что уехала. Похоже, она каким-то образом умудрилась целых три недели делить с ним кров и хлеб, даже и не помышляя хоть как-то осуществить акт любви – так деликатно выразился об этом сам Эльмо.
– Мы ни разу не осуществляли никаких брачных отношений, – скорбно сказал он, когда вез меня к себе домой в каньон. – Вот поэтому-то я вынужден пригласить вас мне помочь. Если она услышит, что ко мне пожаловала такая уважаемая дама, как вам кажется, не захочется ли ей тогда посмотреть на наши с ней отношения совсем по-другому, а?
Я много лет знала о жизни Эльмо и Винфильда, знала все запутанные лабиринты их любовных историй, знала о соблазненных и покинутых ими дамах, знала, как они меняются партнершами. Но у меня никогда не было возможности решить, кто проявляет больше мазохизма – эти двое дружков или же их женщины. Ни одна женщина, если только она не страдает мазохизмом, никогда не могла бы смириться с тем довольно стереотипным шовинизмом, который они так явно демонстрировали. А с другой стороны, никакой здоровый мужчина не смог бы смириться с теми женщинами, с которыми имели дело Эльмо и Винфильд. Эти особы были либо абсолютно пассивными зомби, либо самыми мелочными, самыми алчными, самыми злыми на язык из всех тех небогатых белых женщин, которых я когда-либо встречала. Мне казалось, что Эльмо с Винфильдом наладили своего рода путепровод от каньона Туджунга до Остина, и что из этого их путепровода выползали женщины только этих двух сортов. И то, что Эльмо сейчас добрался до актрисы из Канады, уже было признаком какого-то прогресса.
