Актриса позвонила Николаю Лазаревичу и слезно стала просить его одолжить двадцать пять тысяч рублей золотом, чтобы расплатиться с карточным долгом юнкера. Тарасов ответил, что эта просьба просто абсурдна и денег он не даст. И вообще это еще раз доказывает, что их отношения были замешены не на чувствах, а на деньгах!
– Но пойми же! Он застрелится! – просила актриса.
Тарасов просьбам не внял. На следующий день пришла ужасная весть: не имея возможности вернуть карточный долг, юнкер действительно застрелился. Актриса вновь позвонила Тарасову.
– Бесчувственный человек! Что для тебя двадцать пять тысяч рублей? – срывающимся на рыдание голосом говорила она. – Ты своей жадностью погубил невинную душу! Ему было всего двадцать три года! Убийца, изверг, душегуб!
Николай Лазаревич молча выслушал ее, а когда она бросила трубку, ведомый чувством вины, подошел к секретеру, вытащил из ящика револьвер, приставил дуло к виску и нажал на сурок. Ему самому было в это время всего двадцать восемь лет.
Это случилось в 1910 году, и с тех пор Александр Тарасов считал позором для своей семьи эту историю. Она привнесла дополнительную холодность в отношениях с московскими родственниками, и отчасти поэтому он не присоединился к семье и не эмигрировал со всеми в 1917 году.
* * *
В пятигорском доме Александр Тарасов проживал вместе со своим сыном Месропом. Ему было тогда тридцать лет, в недавнем прошлом офицер белой армии, с прекрасным образованием (окончил архитектурный факультет университета в Сорбонне), говорил свободно на нескольких языках и прекрасно играл на фортепьяно. Казалось, он имел лишь один недостаток – внешность. Месроп был не просто некрасив, но уродлив. Рано облысев, с глубоким шрамом через всю щеку, полученным во время попытки генерала Корнилова взять Санкт-Петербург, Месроп сторонился посторонних глаз и всячески избегал встреч с Марией Георгиевной, поселившейся в их доме.
А двадцатилетняя красавица, какой была в то время моя бабушка Мария Георгиевна, шутя покорила весь Пятигорск. У дверей дома Тарасовых ежедневно появлялись букеты прекрасных цветов, в которых скрывались многочисленные приглашения на балы и светские мероприятия…
Наталья Николаевна встретила в Пятигорске княгиню Оболенскую (Трубецкую), и та, узнав о бедах семьи, настояла на том, чтобы Натали заняла у нее денег. Трубецких многое связывало с Кавказом еще с той давней поры, когда там жил Лермонтов, и у них были финансовые источники для существования. Она не могла допустить и мысли, что семья княжны Мелик-Гайказовой будет бедствовать. А когда закончится большевистская власть, тогда и долг вернут. Ждать уже недолго.
Георгий Христофорович совсем сдал. Он практически не выходил из дома. Они подружились с Александром Тарасовым и коротали время вместе. А через год скончались один за другим…
Владимир появлялся редко. В Армении с 1919 года было неспокойно. Происходили бесконечные конфликты с окружающими этническими группами – курдами, азербайджанцами и турками. Владимир практически оттуда не возвращался и жил в разных местах на Кавказе.
Он привозил деньги, проявляя заботу о жене, и продолжал бесконечно любить Марию Георгиевну. Но отношения между ними становились все более и более натянутыми и холодными. После каждой встречи Владимир томился и переживал. Он часто заставал жену окруженной толпой поклонников и беззаботно проводившей время в безделье и праздности. Мария Георгиевна завела собственную лошадь, ездила верхом, посещала балы и светские вечеринки.
Все это вызывало у Владимира чувство горечи и унижения его достоинства. Он не мог жить на деньги, полученные Натальей Николаевной, и был вынужден уезжать то в Майкоп, то в Астрахань, то в Ставрополь, где у него имелись небольшие предприятия.
Владимир обвинял прежде всего себя в том, что не мог обеспечить достойную жизнь такой великолепной женщине, как его жена. Эти чувства вынуждали его нервничать и мотаться по всему Кавказу, забираясь в самые отдаленные уголки.
Неожиданно случилась беда. Умер Дима. Он простудился и после тяжелого воспаления легких так и не поднялся. Смерть сына сделала жизнь Владимира абсолютно безрадостной. Он и сам вскоре заболел туберкулезом и, чтобы не заразить близких, практически перестал приезжать в Пятигорск. Только писал короткие письма.
Мария Георгиевна оправилась после смерти сына и продолжала вести светскую жизнь.
Ей так и сыпались предложения бросить мужа и принять ухаживания одного из многочисленных поклонников. Однако к мужчинам она относилась снисходительно, общалась с ними свысока и холодно. Бесконечные ухаживания ей надоели и нагоняли на нее тоску.
Только единственный мужчина не проявлял к ней никакого интереса и, как назло, попадался чаще всех на глаза! Это был Месроп. Такое поведение удивляло Марию Георгиевну и вскоре стало ее сильно раздражать. Будучи особой вздорной и избалованной, она начала специально назло этому «черствому уроду» постоянно к нему обращаться и всячески привлекать к себе внимание.
– Знаете что, – говорила она, например, Месропу, – мне надо срочно зайти к модистке в ателье. Вы не проводите меня туда?
– Нет, не провожу. Я, извините, занят.
Месроп срочно уходил к себе в комнату и закрывал дверь.
– Может быть, пойдем погулять по парку вместе? – спрашивала она в другой раз. – Вам ведь хочется со мной погулять? Не так ли?
– Кто пойдет гулять, а я дома останусь! – отвечал ей Месроп.
«Хам! – думала Мария Георгиевна. – Хам и наглец!»
– Да вы понимаете, что любой из окружающих за счастье сочтет со мной пройтись по парку? – продолжала она негодуя.
– Значит, не любой! Для меня это никакого интереса не представляет!
Как выяснилось впоследствии, Месроп сознательно избрал такую тактику общения с Марией Георгиевной. Он сам через многие годы, прожив с ней в браке, признался в этом. Оказывается, он влюбился в нее с первого взгляда, но, трезво оценив свои шансы, понял, что добиться взаимного внимания со стороны такой красавицы можно только одним способом: не замечать ее достоинств. И эта тактика удивительно быстро привела к успеху.
Мария Георгиевна сначала думала о нем с негодованием, затем все больше и больше ее охватывал азарт влюбить его в себя и тем самым отомстить за подобное поведение, и, наконец, влюбилась страстно сама на всю оставшуюся жизнь!
Их признание во взаимной любви произошло в гостиной. Она тихонько подошла сзади к Месропу, когда тот с упоением играл на фортепьяно. Мария Георгиевна завороженная музыкой и захватившими ее чувствами, спросила:
– Простите меня, вы не могли бы мне подыграть? Вот ноты.
Мария Георгиевна протянула сборник романсов. Месроп взглянул ей в глаза и вдруг ощутил удивительную перемену в женщине. Ее одухотворенное лицо с зардевшим румянцем на щеках было покорным и даже печальным. Не осталось и следа раздражения, с которым обычно она смотрела на него.
– Вы хотите спеть? – спросил он.
Она кивнула.
– Что же выбрать?
– Любой романс. Я знаю все, – ответила Мария Георгиевна.
Когда она запела, Месроп был поражен ее голосом. С таким вдохновением она еще не пела никогда в своей жизни. После романса он встал и сжал ее руки в своих ладонях…
Несмотря на светский образ жизни, Мария Георгиевна хранила верность своему мужу. И теперь, после признания в любви другому, написала ему письмо, не допуская и в мыслях обмана.
Владимир находился в это время в районе Нового Афона. Его очередное дело провалилось. Он вложил деньги в торговлю антиквариатом, но заезжий турок обманул: товара не привез и просто скрылся. Необходимую сумму Владимир занял у брата, а теперь и речи о ее возврате быть не могло. Туберкулез все больше и больше поражал его организм. Кашель с кровью скручивал тело пополам и иногда просто валил с ног. А тут еще прощальное письмо от жены, которую он уже не видел полгода…
Владимир ехал в пригородном поезде и перечитывал письмо. До железнодорожного вокзала Нового Афона оставалось минут пятнадцать. Последней остановкой перед ним была маленькая станция в ущелье над горным озером с водопадом. Она разместилась между двумя тоннелями, и поезд обычно проскакивал ее, не останавливаясь, за несколько минут. Станция так и называлась – Минутка, но в этот раз поезд остановился перед красным светофором. Владимир прошел по вагону и сошел на станции. Никого вокруг не было. Он обошел павильон и встал на террасе, нависавшей над голубым озером. Перед взором возвышалась гора, заросшая кустарником и кипарисами. Его снова настиг кашель, который длился безостановочно несколько минут. Едва вдохнув наконец свежий горный воздух, Владимир последний раз взглянул на письмо и застрелился. Гулкий звук выстрела эхом отозвался в скалах и пронесся над ущельем к самым вершинам гор.
Самоубийство мужа не вызвало большой грусти в душе Марии Георгиевны. После смерти сына она словно похоронила и мужа. Она нисколько не винила себя в его смерти. Да и любовь к Месропу заслоняла печаль. Уже через несколько месяцев они поженились…
