О «манерности» этого портрета, возможно, отразившегося в стихотворении Мандельштама «Автопортрет» формулой о «непочатом тайнике движенья», см.: Молок Ю. Ахматова и Мандельштам. К биографии ранних портретов // Поэзия и живопись. Сборник трудов памяти Н.И. Харджиева. Сост. и общая редакция М.Б. Мейлаха и Д.В. Сарабьянова. М., 2000. С. 291–292, 300. Тогда же, в конце 1913 г. А. Зельманова писала портрет Ахматовой. Ср. в отчетах о выставке у Н.Е. Добычиной: «“Эффектное” искусство Зельмановой было представлено на этот раз портретом поэта Мандельштама и поэтессы Ахматовой» (Бабенчиков М. По выставкам // Современник. 1914. № 2. С. 225).
«Чудовская-Зельманова “ищет” и уже “нашла” способ одурачить публику и даже критиков. Необычайно ново! Необычайно смело! И все-таки чистейшая подделка. Нельзя путать графику с живописью, как делает она это в портретах Мандельштама и Ахматовой. Впору передвижникам разлиновывать все узоры на манжетах и выводить контуры. В лиловом головастике мы не узнаем Ахматовой» (Голос жизни. 1914. № 7. С. 19). В сохранившемся в неполном виде письме к Е.Г. Лисенкову, видимо, 1915 года, Н.В. Недоброво писал о В.А. Чудовском и А.М. Зельмановой:
«…о романе, восхваляя брак. Вот “песнь Зельмановой”.
Весной в докладах муж поставилОсновою романа бракИ трижды эту мысль прославил.Ее усвоила я так:На тех докладах я зевала,Но за лето прошел дурман,И к осени я основалаНа оном браке сей роман.
Она поехала сестрой милосердия на передовые позиции и чем-то при ней Мандельштам. Если встретитесь, прошу любить и жаловать» (ИРЛИ. Неразобранные материалы).
73.
Лившиц Б. Полутороглазый стрелец. Л. 1989. С. 520. Продолжим цитату: «Жена Валерьяна Чудовского, художница Зельманова, женщина редкой красоты, прорывавшейся даже сквозь ее беспомощные, писанные ярь-медянкой автопортреты, была прирожденной хозяйкой салона, умевшей и вызвать разговор, и искусно изменять его направление». Чудовский женился на А.М. Зельмановой осенью 1912 г. А.Д. Скалдин сообщал петербургские новости зимовавшему в Европе Вяч. Иванову: «Чудовский женился на З… С.К.<Шварсалон> остался с „носом” (не мое выражение!)» (Новый журнал. 1998. № 212. С. 169; речь идет о пасынке Вяч. Иванова. Несколько иные сведения о датах жизни А.М. Зельмановой см.: Северюхин Д.Я., Лейкинд О.Л. Художники русской эмиграции (1917–1941). Биографический словарь. СПб., 1994. С. 214. Зельманова, по-видимому, упомянута в записной книжке Блока (см.: НЛО. 1993. № 4. С. 157).
74.
Звезда. 1991. № 9. С. 167.
75.
О «Кофейне» как своеобразном комментарии к будущим мандельштамовским строкам «И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежных сколько я принял смущенья, надсады и горя» см.: Лекманов О. Жизнь Осипа Мандельштама. СПб., 2003. С. 77–78.
76.
Ср. ее запись: «Белый двухэтажный дом с белыми колоннами, окруженный виноградниками, кипарисами и ароматом полей. Какое блаженство: свежий и душистый воздух после грязного вонючего поезда. Здесь мы будем сельскими затворниками, будем работать, и днем дремать в тишине сельских гор. Так и было. Рай земной. Никого не знали и не хотели знать. И вдруг появился Осип Мандельштам. “Каким образом Вы узнали, что мы живем здесь?” – “Я ведь тоже живу в Алуште. [Смирнов и другие.] Некоторые помещики, у которых дачи здесь, уделили нам местожительство [“Профессорский уголок”]». Как рады мы были ему. Я потом говорила Сереже: “Ага, ты, оказывается, не так уж доволен быть только со мной – нам нужны друзья”. Мы повели его на виноградники – “ничего другого не можем Вам показать. Да и угостить можем только чаем и медом. Хлеба нет”. Но разговор был оживленный, не политический, а об искусстве, о литературе, о живописи. Остроумный веселый, очаровательный собеседник. Мы наслаждались его визитом. “Приходите опять, мы так рады Вас видеть”. Он пришел и принес нам свою поэму “Золотистого меду струя из бутылки текла…”.
И опять мы хотели увидеть его, увидеть его воодушевленное выражение, его энтузиазм в разговоре. Он приходил к нам в дождевике, по-моему, у него не было даже костюма, и вид у него был голодный, а мы не могли его угостить буквально ничем – мы сами были полуголодные. Помню, была одна оставшаяся после обеда котлетка – и спрятанная в комоде, “на всякий случай”. Он долго стоял перед комодом, рассматривая эскизы, пришпиленные к стене, и я подумала: “Надо дать ему эту котлетку, он, наверное, угадывает ее существование”. И не дала – она предназначалась Сереже вечером перед сном» (Текст записи был любезно предоставлен нам Джоном Боултом. Английский перевод этого фрагмента (не полностью) см.: Stravinsky V., McCaffrey R. Igor and Vera Stravinsky: A Photograph Album, 1921 to 1971. L., 1982. P. 44; The Salon Album of Vera Sudeikin-Stravinsky. Ed. and transl. by John Bowlt. Princeton, 1995. P. 39; русский оригинал: Судейкина В.А. Дневник. 1917–1919: Петроград – Крым – Тифлис. М., 2006. С. 392; о Вере Артуровне де Боссе (1888–1982) см. подробнее в этом превосходно откомментированном Ириной Меньшовой издании. «Через плечо поглядела» Вера Артуровна в стихотворении «Золотистого меда струя из бутылки текла…», в котором крымская писательница Е.Г. Криштоф (1925–2001) усматривала специфическую крымскую реалию – речь шла не о меде, а о бекмесе, сиропе, сгущенном виноградном соке, который хранили в бутылках, ибо он не засахаривается, и подавали к столу, разливая в розетки (см.: Казарин В.П. От античности до наших дней. Избранные работы по литературе и культуре. Симферополь. 2004. С. 137–138).
77.
Помянув формулу Д.С.Мережковского, заметим, что, возможно, другое место из «Войны и мира», приводимое у Мережковского в рассуждениях о телесности у Толстого (см., скажем: Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский / Изд. подгот. Е.А. Андрущенко. М., 2000. С. 124–125), откликнулось в мандельштамовских строках 1931 г. о могучем некрещеном позвоночнике татарских спин: после Бородинского сражения на перевязочном пункте, в палатке для раненых, «на столе сидел татарин, вероятно, казак, судя по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что-то резал в его коричневой мускулистой спине».
78.
Это же последнее слово возникает 25 ноября 1917 г. в письме К.В.Мочульского В.М. Жирмунскому из Петрограда в Саратов: «Моя реакция на события – полнейшая апатия, какая-то чудовищная душевная прострация. Писать об этом не стоило, т<ак> к<ак> такие настроения не имеют ни художественного, ни общественного значения. <…> Как приятно будет снова с Тобой свидеться после долгой разлуки и поговорить не о большевиках и дороговизне, а о красивых и вечных вещах. Для меня это будет настоящий духовный праздник: нам о многом, многом надо с Тобой переговорить. У нас полное затишье всяких возвышенных интересов – какое-то массовое отупение; где наша культура, наша наука, где все наше? Я стараюсь не думать об этом – становится страшно».
И все-таки… Дальше следует отзвук «Кофейни» – «Наташа бодра, хорошо выглядит, похорошела, по-прежнему свирепствует по отношению к покорному Леонидопуло и окружена почитателями» (Мочульский К. Письма к В.М. Жирмунскому / Вступ. ст., публ. и комм. А.В. Лаврова // НЛО. 1999. № 35. С. 189). И в эти же дни пышное лето «Кофейни» поминала в стихах Анна Радлова:
У нас стоит сухой и ветреный ноябрь,Изгнание мое окончится не скоро,Но лето пышное, как золотой корабль,Плывет перед моим неутоленным взором.Великой дерзостью то было и грехом,Что мы тогда страдать и жаловаться смели,Ведь, медом полные янтарным и вином.Сверкали наши дни и жаркие недели.И Ангел Песни ждал, спокоен, молчалив,Пока дрожал огонь, и от огня я слепла,Настал его черед, и, голову склонив,Перебирает друг сухую груду пепла.
(Новые ведомости. Веч. вып. 1918. 6 апреля/24 марта)
В Батуми в 1920 году
Ранней осенью 1920 года Осип Мандельштам попал из врангелевского Крыма в Батуми. Подробности его пребывания в меньшевистской тюрьме описаны в его собственных очерках1. А о том, как Тициан Табидзе и Николо Мицишвили хлопотали за него перед батумским генерал-губернатором, рассказано в мемуарной «Эпопее» Николо Мицишвили2.
12 сентября 1920 года тбилисская газета «Слово» сообщала: «Прибыл из Феодосии поэт Ос. Мандельштам. Вследствие недоразумений с визой О.Мандельштам некоторое время находился под арестом»3. После выхода на свободу Мандельштам обнаружил в Батуми некоторых из своих знакомых по довоенному Петербургу. Во-первых, Илью Михайловича Зданевича, который в 1913–1914 годах активно участвовал в футуристических выступлениях (в ту пору он, впрочем, называл себя «всеком»). С Мандельштамом он был знаком по «Бродячей собаке», где оба они были завсегдатаями. В стихотворении Владимира Пяста, перечисляющем поэтов, постоянно выступавших в этом подвале, наряду с Маяковским, Хлебниковым, Мандельштамом, А.Н. Толстым назван и Илья Зданевич: «Бесконечно-приязненный всек»4.
