К счастью, их беседа прервалась: "паккард" вынырнул с Воздвиженки на Моховую, направляясь к Троицким воротам. И тут Виктор ахнул.
Во — первых, Кремль был совершенно белый. Белая стена за кудрявыми деревьями Александровского сада, белая Троицкая башня.
Во — вторых, слева и поодаль, поперек Манежной протянулась незнакомая Виктору ажурная эстакада; маленькая зеленая электричка в три вагона проскочила поверху в сторону Кремлевского проезда.
— Тут поезда пустили? — воскликнул Виктор.
— Это метро, — торжественно произнес Радынов. — первая линия от Замоскворечья до Тверской заставы. Давайте посмотрим, время у нас еще есть.
Постучав в стекло, он сделал жест водителю, чтобы тот свернул на Моховую.
— Метро построено по образцу американского элеватора, — продолжил Радынов, когда они, проскочив под эстакадой, обогнули Английское собрание. — Правда, последующие линии решено строить под землей в неглубоких тоннелях, чтобы сократить отчуждение земли. Кроме того, скорость поездов во многих местах снижена из‑за крутых кривых, чтобы обойти церкви и прочие исторические здания. Впрочем, у тоннельного метро тоже много противников — знаете, плохие грунты, подземные воды…
Эстакада метро шла прямо по Красной площади: перед стеной на месте нынешних трибун и Мавзолея, за шеренгой низеньких, недавно посаженных деревьев, в сторону собора Василия Блаженного протянулась ажурная линия виадука. Авто миновало памятник Минину и Пожарскому, и впереди, на Васильевском спуске, перед изумленным взором Виктора предстало огромное, примерно с гостиницу "Россия", здание из стекла, похожее то ли на гигантскую оранжерею, то ли на выставочный павильон; оно сверкало в лучах восходящего солнца, словно бриллиант на фоне чистой утренней небесной лазури. Тонкие острые башенки, похожие на минареты, поднимались по углам прямоугольного корпуса и делили его боковые плоскости, создавая гармонию между обликом здания двадцатого века и видом Кремля. Пространство между башенками, словно кружевным орнаментом, было покрыто четырьмя рядами огромных сводчатых оконных проемов — витрин в стиле модерн, каждый из которых был забран мелкой сеточкой переплетов.
— Дворец Съездов? — вырвалось у Виктора. — То — есть, простите, новый дворец императора? Или Думы?
— Это Цеимво. Центральный Императорский Вокзал. Здесь сойдутся все линии метро для пересадки. Кроме того, здесь можно будет взять билет на любой вокзал столицы сухопутного, водного и воздушного сообщения. В будущем Москва станет портом пяти морей. А разве вы не слышали обо всем этом в Бежице?
— Нет. Знаете, как‑то с первого дня занимали другие вещи.
— Я в курсе. Тогда вы, наверное, не знаете и о питерском метрополитене?
— С таким же вокзалом?
— Почти. Там линия над каналами.
"Паккард", обогнув здание вокзала, повернул на набережную. Москворецкий мост оказался двухэтажным и двухъярусным; поверху катили поезда, а под ними, в ажурной стальной коробке, ехали извозчики и трамваи. На Москва — реке вместо речных трамвайчиков Виктор увидел массу старых деревянных барж и паровые буксиры.
Машина вьехала в Кремль через Тайницкие ворота.
13. Возвращение Гулливера.
— Добро пожаловать! Не ожидал, не ожидал, что второй раз при своей жизни увижу вас, господин "Гулливер"!
Это был довоенный кабинет Сталина. Тысячу раз виденный Виктором в разных фильмах и на фотографиях, настолько привычный, что Виктор уже не хотел когда‑нибудь прийти туда на экскурсию. Казалось, что он полжизни провел здесь, глядя на полированные дубовые панели, зеленое сукно и пухлые валики кресел. Только лампа другая — бронзовая, с зеленым вытянутым рефлектором, как под люминисцентнную трубку.
И хозяин кабинета, стоявший напротив Виктора, был не Сталин. Высокий человек с лысиной и высоким ленинским лбом, ухоженными французскими усами от киношного Эркюля Пуаро и чуть всклокоченной раздвоенной бородой, изрядно раскрашенной пятнами проседи.
Это был Столыпин. Тот самый Председатель Кабинета и человек, о котором Виктор имел самые отдаленные представления. Берии в этом смысле повезло больше.
— Петр Аркадьевич, — после небольшой паузы ответил Радынов от двери, — мы еще не успели сообщить Виктору Сергеевичу его конспиративное имя. Точнее, имя его предшественника.
Чертовы проверки, подумал Виктор. Столыпин по внешности и сильному, сдержанному голосу напомнил ему актера Алексея Петренко. Кстати, Петренко играл Сталина, хозяина этого кабинета в его реальности. Мистика какая‑то.
— Кондратий Иваныч, — продолжал Столыпин, — мы тут наедине обсудим наши дела, а вы передайте секретарю, чтобы насчет чайку распорядились.
— А как же… — вырвалось у Радынова, но Столыпин сделал успокаивающий жест левой рукой.
— Пусть так, — ответил он. — На то есть воля провидения.
"Как‑то уже по гриновски начали говорить…"
А ведь у него не забрали браунинг перед встречей, подумал Виктор. И Столыпин хочет остаться с ним наедине, — а к тому времени даже в его реальности премьер стал объектом для покушений. Провоцирует? Хочет проверить, не является ли задачей Виктора убить Столыпина? Воля провидения… Считает, что если Виктор в него выстрелит, это и будет спасение России? Готов пожертвовать собой?
Белое кожаное кресло у стола мягко, как перина, обволокло тело. Столыпин остался стоять, медленно прохаживаясь у карты империи. В его движениях чувствовалось скрытое волнение.
— Виктор Сергеевич, — начал он, — с обстановкой вы в целом знакомы. Начну с главного: благодаря вашему коммунистическому предшественнику мы смогли понять, что Россия, вплоть до конца прошлого столетия стояла перед выбором двух ложных идолов. Первый идол — это западничество, когда считалось, что Россия отстала и должна слепо пройти тот же путь, что и Англия, Франция и Германия, невзирая на иные географические и исторические особенности. Никто не замечал, что приход цивилизации сплошь и рядом нес с собой не процветание, а катастрофы. Индия, страна, где земля родит в изобилии круглый год, где джунгли изобилуют добычей, тысячелетиями не знала голода. До момента, пока британцы не принесли туда цивилизацию! Испанцы, ступив на землю Америки, нашли там земной Эдем. Крестьяне нынешней Мексики устраивают голодные бунты в краях, где атцеки наполняли свои пирамиды золотом.
В дверь постучали. Худощавый молодой офицер вошел с подносом и расставил на столе чай в позолоченных подстаканниках, конфеты и фрукты. Как только за ним закрылась дверь, Столыпин продолжил свою речь.
— Признаюсь, и я когда‑то был очарован блеском цивилизации. Дрезден, Вильно, Ковно… Вы… Ваш предшественник дал мне понять простую истину: если реформы приведут к ухудшению жизни большинства подданных, то такие реформы не нужны.
"И это человек, который подавлял восстания крестьян. Что же мой двойник ему сказал такое?"
Виктор вдруг заметил, что Столыпин почти не двигает правой рукой. У Сталина левая рука, у этого правая. Зазеркалье.
— Слепое преклонение перед западом, — произнес Петр Аркадьевич чуть ли не сталинскими интонациями, — вело Россию к кровавой революции и гражданской войне. Но точно так же, к такому же трагическому финалу, привел бы Россию другой идол, славянофильство. Славянофильство, которое возводило в культ любое порождение стихий в российском обществе. Давая временные плоды, как при Александре Миротворце, оно понуждало тысячи людей бросаться в другую крайность, в слепую веру в просвещенную Европу. Это был тупик.
Столыпин отодвинул левой рукой кресло перед столом и присел.
Еще важный момент: похоже, он не курит, подумал Виктор. За чай браться не хотелось. Похоже, Председатель сейчас скажет что‑то важное.
— В девяносто восьмом году, — продолжал Столыпин, — меня внезапно вызвали в Петербург из Ковно и познакомили с вами… ну, вы понимаете. Не буду утомлять вас подробностями, да и время не терпит, к сожалению. Короче, ваш двойник сыграл роль в моей карьере, да и, пожалуй, в жизни. Я понял, что нет у меня права умирать, не попытавшись, не попробовав предотвратить той страшной беды, которая нависла над всеми нами. Двадцать лет я собирал лучшие умы России, чтобы они на ощупь искали третьего пути. То, что получилось — вы видите.
Он немного помолчал и добавил. — Жду вашей оценки.
Что бы у него спросить‑то, подумал Виктор. Оценки тут рано давать.
