Вместо пляжа мы залегли под одеяло.
Нет, нет, совсем не то, что вы думаете. Я лечь не успела, как провалилась в сон. Когда часа через полтора проснулась, Анри сопел мне в плечо. Спящий, он выглядел на удивление трогательно. Я тихонько высвободилась, встала и отправилась на кухню. Тесто отлично подошло. Я его осадила, прикрутила, наконец, мясорубку к столу, провернула мясо и начала жарить лук для начинки.
Как только запах жареного лука распространился по дому, Пеллернен появился в дверях кухни.
— Коварная! Бросила меня ради какого-то лука! — и сунул нос в сковородку, — это что, мясо?
— Начинка для пирожков.
— Тогда прощаю. Это святое, — и запустил в начинку невесть откуда взявшуюся ложку, — М-ммм…. Вкусно! Тебе помочь?
— Не стоит. А то начинки на пирожки не хватит.
— Ладно. Тогда я, с твоего разрешения, тебя покину. Позовешь, когда понадоблюсь.
Он понадобился мне, когда пришла пора сажать пирожки в духовку. Я не могла справиться с незнакомой конструкцией плиты. Анри пришел, посмотрел и заявил:
— Кто тебе сказал, что я разбираюсь в духовках? Я, как и ты, вижу такую в первый раз.
— Ну и пусть, будем разбираться вместе, — я вручила ему спички.
Анри явно лукавил, потому что в одну минуту во всем разобрался и зажег плиту.
Я его поцеловала, потерлась носом о щеку и прижалась грудью. Он тут же обхватил меня обеими руками, приподнял и посадил перед собой прямо на кухонный стол.
— Ну вот, давно бы так. А то бросила меня одного. Я тебя во сне обнимал, ласкал, прижимал к себе, было так хорошо… Проснулся — обнимаю одеяло, тебя нет… Давай быстренько заканчивай с пирожками и пошли!
Ага, как же. Пирожки не бросишь. Сначала надо все выпечь, а уж потом… Я сунула в духовку первый противень. Это минут двадцать. А потом еще второй и третий. Считай, всего полтора часа. А стоит отвернуться — сгорят за милую душу. Все полтора часа мы целовались и миловались, не выходя с кухни. Приходилось, правда, прерываться, чтобы высыпать готовые пирожки в тазик и поставить в духовку новую партию. Но в этом была своя романтика: я между делом кормила ими моего возлюбленного.
Но как только я погасила плиту, Анри твердой рукой вывел меня с кухни.
— Надевай новый купальник. Идем на пляж… Если мы сейчас не прервемся, я просто сгорю. А я хочу сегодня любить тебя долго- долго. Пирожки твои не пропадут, съедим на ужин.
Я поднялась в спальню, достала из пакета новый купальник, надела и полюбовалась на себя в зеркало. Красота! Раз такое дело, надену-ка новые вьетнамки и парео для полного комплекта.
Сбежав вниз, услышала:
— Ты потрясающе выглядишь! Эти вещи так тебе идут! Ты очень красивая, Надя!
Слова прозвучали легко, и при этом дышали такой страстью! Я готова была заплакать. Никогда от своих мужчин я не слышала ничего подобного. Нельзя сказать, чтобы меня не любили, или считали некрасивой. Но выразить это словами — увольте! Легче застрелиться. А для Анри это было так же естественно, как дышать. Наверное, это и есть разница культур.
Вообще, никогда, ни с кем, даже с Лешей, мне не было так хорошо. Дело не в постели. Анри — хороший любовник, само собой. Но хорошие любовники были в моей жизни. Главное, с ним я могла быть собой, полностью расслабиться, перестать себя контролировать каждую секунду. Высказывать любую пришедшую в голову мысль, смеяться, когда смешно, молчать, когда хочется. Меня принимали такой, какая я есть. Тут даже языковой барьер не был помехой.
Мне хотелось ему об этом сказать, но я не знала как. Поэтому не стала надрываться, просто взяла его за руку, и мы побежали к океану, как дети.
Очень удачно я надела купальник, потому что в первый раз на берегу показались посторонние. Молодая пара шла вдоль берега с корзинами. Анри приветствовал их первым. Все же он играл тут роль хозяина, хоть им и не был. Оказалось, ребята искали мидий, заблудились и забрели слишком далеко. Анри угостил их пирожками, которые достал из пляжной сумки. Наверное, спрятал туда, пока я надевала купальник. Я порадовалась, что он такой запасливый. Потом он показал им дорогу через дюны, и они ушли, оставив нам часть своего улова.
— Ты любишь мидии?
— Люблю. А вообще-то этот вопрос напоминает мне анекдот: «Вы любите кошек? Ах, Вы не любите кошек? Просто Вы не умеете их готовить».
Анри засмеялся и спросил:
— Это ты к чему?
— Я не умею готовить мидий.
— Зато я умею, — и, увидев мои расширившиеся глаза, добавил для убедительности, — правда, правда.
— Я тебе верю. Значит, ужин сегодня на тебе. Будем есть мидий и запивать их белым вином. Там, по-моему, была пара бутылок.
Он легко согласился с этим планом и потянул меня в воду. В таких случаях меня не приходится долго упрашивать: я море люблю до безумия. А тут целый океан. Мы долго ныряли и прыгали на волнах, пока не начали замерзать. Пришлось выбраться на песок, который нагрелся за день и готов был отдать нам накопленное тепло. Уютно устроившись у самых камней, мы извлекли на свет божий остатки пирожков, и принялись их уплетать, запивая соком, который тоже нашелся в сумке. Наевшись, я улеглась прямо на песок, пристроив голову на сложенное полотенце. Анри лег рядом и какое-то время мы молчали, глядя в небо. Я начала первая:
— Скажи, чей это дом?
— Моего друга. Ну, не совсем друга… просто мы вместе работаем. Он мой поверенный, адвокат, одним словом.
— Но он здесь не живет и никогда не жил, ставлю что угодно. А дом жилой, теплый, чувствуется, что в нем жили, любили и были счастливы. Только сейчас он немного заброшен.
— Ты права. Это дом его дедушки и бабушки. Они были простыми крестьянами. Уже его отец стал юристом, он много лет был судьей в Ренне. А Бенуа стал адвокатом.
Мне почему-то было плевать на этого Бенуа, я думала о его дедушке и бабушке, замечательных стариках, проживших свою жизнь в этом чудесном доме у моря.
— Они умерли?
— Нет, они живы, только стали очень старыми, и не могут больше жить так далеко от людей, без медицинской помощи. Сейчас они в доме престарелых в Ренне. Ты права, они прожили в этом доме всю жизнь и очень любили друг друга. Я знаю это по рассказам Бенуа.
— Дом не выглядит заброшенным.
— Бенуа привел дом в порядок несколько лет назад, чтобы ездить сюда на лето с семьей.
— Но не ездит.
— Не ездит. Еще в прошлом году он провел здесь отпуск, а в этом… Дети выросли, им не хочется торчать в такой дыре, с женой он разошелся. А одному ему здесь нечего делать. Когда я попросил его разрешить мне побыть здесь недельку, он обрадовался: хоть кто-то посмотрит, как тут дела. А ты не сердишься на меня?
— На что я могу сердиться?
