Потом вино закончилось, и мы просто мирно лежали на ковре, глядя на огонь. Время от времени целовались, гладили друг друга, прижимались, но и только. Нельзя сказать, что ничего не хотелось, но желания еще не достигли накала, и мы могли просто разговаривать.
Тему выбрали самую несексуальную: Пеллернен рассказывал, как они с Жаном Мишелем основали фирму, и как Жан Мишель женился на его сестре, а потом с ней разошелся.
— Они не подходили друг другу. Я говорил это с самого начала. Жан Мишель для Франсуазы слишком тонкий и аристократичный. Ум его такого сорта, какой такие женщины не ценят. Он не подавляет. Ей все время хотелось, чтобы он оказался геем. Тогда бы у нее было хорошее объяснение краху их отношений. Но он до смешного гетеросексуален. Как и я, впрочем.
— Я хотела тебя спросить…
— В чем же дело? Спрашивай.
— Ты говоришь, что жил с женой не более трех месяцев в году. Да и то не подряд…
Я заговорила и тут же пожалела. Черт меня дернул за язык. Но теперь не знаю, что лучше, говорить или заткнуться: Пеллернен смотрит на меня чересчур внимательно.
— Договаривай…
— В общем, я не могу себе этого представить. Как ты, с твоим темпераментом, мог хранить ей верность так долго?
— Это зависит от того, что понимать под верностью. В прямом физическом смысле я ей изменял, у меня были другие женщины. Подруги на одну ночь. С такой знакомишься в кафе, идешь в гостиницу, и через два часа расстаешься навсегда. Она это знала и в каком-то смысле поощряла. Но мне они были не нужны. В душе я всегда был только с ней. Если бы она была рядом, мне бы и в голову ничего подобного не пришло. Тебя это шокирует?
— Знаешь, пожалуй, нет.
— Почему?
— Это, по крайней мере, честная позиция. В ней нет вранья и лицемерия.
— А если бы…
— Что?
Он замялся.
— Нет, теперь уж ты договаривай.
— Ты бы смирилась с таким положением вещей?
— Я? Нет. Если бы любила, мне было бы слишком больно отдавать предназначенные мне ласки чужим теткам. Наверное, я бы вообще не смогла так жить — врозь. С любимым хочется быть вместе, не расставаться. Есть такие русские стихи. А, все равно, перевести я их не смогу, а пересказывать стихи…
— Я понял. Иди ко мне, моя девочка. Или нет, огонь все равно догорает… Пойдем-ка наверх, в спальню.
И мы пошли в спальню. Там пришлось сначала застелить кровать. Одеяла и подушки нашлись в шкафу на полке, а белье Анри достал из своего бездонного чемодана. Абсолютно новое, в магазинной упаковке.
— Откуда ты это взял? Мы же не заезжали в магазины? Неужели все время так с собой и таскаешь на всякий случай?
Пеллернен прыснул:
— Я просто попросил Бертло, он и дал. Даже два комплекта, так что сможем поменять, если запачкаем.
— Запасливый ты мой! — это я не сказала, а только подумала. Для такой фразы моего французского было явно недостаточно. Вместо слов, подкралась к нему сзади и уронила прямо на свежезастеленную постель. Оседлала и даже укусила слегка.
Это вызвало такую бурю восторга, что в себя удалось прийти не скоро.
Когда я все же смогла собраться с мыслями, то увидела себя рядом со своим мужчиной. Он обнимал меня и прижимал к себе. Все правильно, так и должно быть. Я пристроила щеку ему на грудь, точнее, на стиральную доску его грудной клетки. Но мне не было жестко или неудобно, потому что это были самая родная на свете грудная клетка, самые обожаемые кости. Мы лежали так с полчаса, пока сердца не стали биться тише, и дыхание не успокоилось. Тогда Анри осторожно сложил мою голову на подушку и приподнялся на локте:
— Знаешь, мне так есть захотелось. Я пойду перекушу. Тебе что-нибудь принести?
— Не надо, я с тобой. Думаешь, ты один тут такой голодный?
Мы пошли. В самом низу лестницы чуть не упали, потому что отчаянно пытались держаться друг за друга. В результате врезались в вешалку и на нас попадали старые плащи. Мы чуть со смеху не умерли.
В кухне, пока я открывала банки с соком и бутылки с минералкой, Анри накладывал на остатки багета все, что под руку попадалось. Соорудил богатырский бутерброд, открыл рот пошире и остановился, потому что заметил, как я на него смотрю.
— В чем дело? Ты что, никогда не видела бутербродов?
— Видела. Мне просто интересно, насколько широко ты сможешь разинуть рот.
Пеллернен бросил бутерброд на стол:
— Хулиганка! Так я совсем голодным останусь! — и стал гоняться за мной по всей кухне. Поймал, сгреб за шиворот и стал целовать. Потом спросил:
— Ты обратила внимание, мы с тобой все время хохочем, как ненормальные?
— Ну и что? По-моему, это здорово! Главное, что не плачем.
— И ты меня совсем не боишься?
— А я должна тебя бояться?
— Ну меня вечно упрекают, что я на всех ору, ругаюсь, давлю… Но ты как-то не так на это реагируешь, не оправдываешься и не обижаешься, все обращаешь в смех и шутки.
— Я никогда не оправдываюсь. И обижаюсь очень редко.
— И не боишься, — уточнил он.
— Вот еще, стану я тебя бояться. Ты орешь нестрашно, понарошку. И сердишься так же. А даже если и на самом деле, все равно не боюсь. Мне с тобой весело и не страшно.
— Да как-то не хочется на тебя всерьез сердиться.
— Не хочется — и не надо. Ты ешь свой бутерброд. А я полюбуюсь.
Он со всего маху куснул огромное съедобное сооружение и чуть не подавился. Мы снова закатились смехом. Пришлось сначала попить водички, чтобы успокоиться, только потом бутерброд удалось съесть. Правда, сделали мы это вдвоем, разъяв его на части. По-русски я бы еще пошутила, но тут у меня словарный запас кончился.
Когда мы вернулись в спальню, Анри сказал тихонько:
— Я тешил себя мыслью, что знаю настоящую любовь, и очень этим гордился. Надо же было быть таким дураком. Мы с Жину никогда так не смеялись. Я все время боялся ее обидеть. А она боялась, что я буду покушаться на ее суверенитет. А ты ничего не боишься, и я с тобой ничего не боюсь. Сейчас я вижу ясно — в любви не должно быть страха.
— Все правильно. Если любишь, бояться нечего. Даже как-то глупо. Страшно только потерять, — я прижалась к нему и закрыла глаза.
Оказывается, я совсем забыла, как удобно и спокойно засыпается, когда тебя обнимает любимый мужчина. Правда, среди ночи я проснулась от того, что мой зад высунулся из-под одеяла и мерз. Зная, как бесплодна борьба за одеяло, я встала и полезла в шкаф. Там, естественно, нашла второе. Правда, без пододеяльника, но это детали. Снова улеглась, укрылась, и спала уже до утра.
* * *
Утром Анри разбудил меня на рассвете, как водится, поцелуями. Я с жаром ответила на его ласки, несмотря на то, что не вполне проснулась. Или благодаря? После этого логично было бы продолжать спать, но мой возлюбленный потянул меня за руку:
