События в мире реального социализма в эти месяцы способствовали тому, что Джилас все больше поднимался над историческим процессом, оценивая его с философских позиций, иронизируя по поводу суеты сегодняшнего дня. Рассуждая о реабилитациях, произошедших к этому времени в Советском Союзе, он заметил: «В них есть что-то бессмысленное, почти гротескное. Что означает реабилитация человека, которого погубили 40–50 лет назад? Это совершенно бессмысленно. Их даже восстанавливают в партии». Он назвал все это «остатком тех полумистических культов в отношении партии, когда ее считали почти безгрешной и святой. Как будто реабилитация должна принести некое высшее счастье, переместить невинно загубленных несчастных людей куда-то на более высокое положение на небесах в сравнении с тем, где они находятся сейчас, в том случае если вообще от них что-либо осталось»83.
Переоценка прошлого с неизбежностью вызывала интерес и к роли, сыгранной Джиласом в советско-югославских отношениях, а также к их влиянию на его судьбу. В ответ на вопрос, насколько отношения Югославии и СССР повлияли на его «падение» в январе 1954 г., Джилас заметил, что тому нет никаких подтверждений, ни интуитивных, ни фактических. Вместе с тем он достаточно уверенно заметил, что все последующее отношение к нему было «абсолютным образом связано с отношениями с Советским Союзом». И первый, и второй аресты, а также тюремное заключение он связал «с потребностью сближения с русскими»84.
Его не оставлял интерес к событиям в Советском Союзе, а также Польше, Венгрии и других восточноевропейских странах. В подготовленном им тексте для Пятой конференции о будущем социализма (Мадрид, 27–29 сентября 1989 г.) есть оценки, свидетельствовавшие о том, что Джилас оставался одним из серьезных аналитиков эпохи. Он полагал, что «общественно-политическая формация того типа, которая в Советском Союзе и восточноевропейских государствах была установлена при Ленине и Сталине, неудержимо идет к распаду и преобразованию в новую формацию. Это исчезновение и преобразование будет различным от государства к государству и по темпу, и по формам. В Советском Союзе оно будет, вероятно, длиться дольше и получит более драматические и трагические формы. Но общая тенденция у всех – политический и экономический плюрализм, в том числе и у тех, как, например, Румыния, у которых еще сохраняется тоталитаризм».
Джилас верил в то, что «Россия всегда будет великой державой и сверхдержавой», но считал при этом, что изменение коммунистического режима может проходить «в непредсказуемых формах, возможны застои и повторения проявлений экспансии». Поэтому, указывал он, даже при уменьшении поводов для военного противостояния, «неразумно вести себя как будто его причины исчезли навсегда». При этом Джилас называл «нереальной и вредной политику, которая бы стремилась, либо путем кредитов, либо путем концессий и давления, отделить восточноевропейских союзников от Советского Союза». Такие действия (он назвал их проведением политики «сфер влияния» и «соотношения сил»), по его мнению, не дадут желаемого результата, а будут играть на руку прежде всего консервативным, «сталинистским» силам» в СССР.
Джилас также предвидел неизбежный «постепенный, хотя и не безусловный», поворот не только восточноевропейских стран, но и Советского Союза в сторону Западной Европы и США. При этом он подчеркивал, что Советский Союз «в сегодняшней фазе не может согласиться с изменением соотношения сил (насколько бы он ни проявлял толерантность к внутренним изменениям в союзных восточноевропейских государствах и осознавал необходимость помощи Запада): имперский дух и национальная гордость этого не допустят». Поэтому, по его мнению, Запад, прежде всего США, должны быть открыты для всех видов соглашений, но вместе с тем быть «всесторонне – духовно и дипломатически, экономически и в военном отношении, готовы к неожиданностям». Джилас напоминал, что «с началом перемен в Восточной Европе человечество входит в самый драматичный и, для современной демократии, решающий период»85.
К осени 1989 г., как и предсказывал Джилас в мае, его литературная реабилитация набирала обороты. Его произведения, выходившие ранее за рубежом, получали новую жизнь на родном языке. Так, появилась изданная в Лондоне еще в 1982 г. на сербскохорватском (на английском в 1984 г.) книга «Темница и идея»86. Вместе с тем, в условиях нараставших в обществе острых антикоммунистических настроений имя Джиласа стало все чаще упоминаться и при переоценке кровавых действий КПЮ по захвату и упрочению власти. Об этом ему был задан вопрос в ходе подготовки осенью 1989 г. в издательстве «Аквариюс» книги «Верующий и еретик». Ответ свидетельствовал о том, что его автор также мучительно думал об этом: «Я никогда не был исполнителем Партии, – заметил Джилас. – Я был революционер, вождь, делал то же самое, что и другие». Жестокости, с которыми стали связывать его имя, Джилас отнес к мифам, созданным уже значительно позже и вследствие того, что их появления желало югославское руководство. «Легенды о моей жестокости сложились позднее, когда я пал с вершин власти. Так было им нужно……
За следующую ночь он написал «более пространный ответ», который редакция опубликовала во введении книги. «Выглядит так, будто я единственный среди вождей революции Сатана, а все другие – ангелы, – писал Джилас. – Повсеместно рассказывают и пишут только о моих "преступлениях". И все это по прошествии сорока лет! Эти рассказы и эти тексты появились в конце 1970-х – начале 1980-х годов после публикации моих военных мемуаров "Революционная война"87, в которых я не замалчивал ужасы войны и революции, не поддерживал романтического представления о ее вождях, которое было нарисовано в официальной пропаганде88. Я никогда не скрывал, что я, как один из вождей, принимал решения о смерти и жизни противников, а также о тех, кто подрывал авторитет и нарушал порядок в партизанской армии. А как же иначе может быть создана новая армия и совершаться революция?… А рассказы о том, как я уничтожал целые семьи и убивал священников из-за веры в Бога, – это в нашей армии и партии никому не было позволено, за это любой бы был приговорен к расстрелу…»89
Нападки, на которые таким образом ответил Джилас, не могли остановить набиравшего силу его признания на родине. Вместе с тем дело двигалось еще к одному виду «реабилитации», или же, до некоторой степени, подтверждению правоты его взглядов, за которые он подвергся преследованиям в прошлом. В ноябре 1989 г. в Москве на русском языке был издан небольшой отрывок из его сочинения «Новый класс». Он появился в ноябрьском номере журнала «Слово» в рубрике «История» вместе с выдержками из работ Н. Валентинова, Л. Троцкого и И. Шафаревича90.
Публикацию сопровождала статья Е. Бондаревой «Возвращение Джиласа»91, написанная с позиций уважения к последовательности его действий, в том числе к тому, что в отличие от тех югославских деятелей, в том числе из среды интеллигенции, позиции которых в 1987–1989 гг. «максимально радикализировались», его «приверженность к методам сугубо демократическим» и вечному кредо прирожденных еретиков «Если и все, то не я» сохранилась92.
Весь ноябрь 1989 г. Джилас имел возможность наблюдать заключительную часть процесса дезинтеграции некогда единого советского блока, получившего обвальный характер после падения берлинской стены. В комментариях к происходившему Джилас, указав, что «такое развитие событий следовало ожидать», не стал скрывать того, что был удивлен «скоростью событий». Он предсказывал: «кризис будет расти и будет страшнее», даже в том случае если советское руководство «станет делать самые лучшие и самые точные ходы». Он обратил внимание на то, что Москва сама инициировала этот процесс и его контролировала, но «выпустила события из рук и теперь сама удивляется происходящему». Вместе с тем Джилас отметил, что все это нисколько не уменьшает заслуг М. Горбачева93.
Джилас также полагал, что Советский Союз «не сможет ничего сделать без сотрудничества с Западом, но не подготовлен к нему. Он не сможет принять помощь в сто миллиардов долларов, даже если она ему будет предложена». Джилас считал, что СССР «не адаптирован… к подлинному экономическому сотрудничеству, а может принять лишь товары широкого потребления». «Формы собственности и бюрократический контроль над ними таковы, – считал Джилас, – что всякое сотрудничество становится невозможным. Поэтому вся сложность проблем открывается только сейчас и кризис еще не достиг своего дна»94.
Особое обращение Джиласа к советским темам в это время объяснялось не только «бархатными революциями» в Восточной Европе, но и его предстоящей поездкой в Москву. В середине января 1990 г. белградский еженедельник «НИН» опубликовал статью своего московского корреспондента А. Новачича «Еретик на Красной площади», в которой предсказывалось: «недалек тот день, когда Милован Джилас будет снова прогуливаться по Красной площади, возможно и вместе с автором книги "Архипелаг ГУЛАГ" Александром Солженицыным. Из секции грампластинок ГУМа будет доноситься голос Булата Окуджавы со словами песни о Генералиссимусе, а над рекой Москвой будет кружить дух Льва Троцкого, Василия Гроссмана и Джорджа Оруэлла»95.
