пожалуйста, фразами»5, – пишет Чехову после этой встречи, после проведенной в Ялте Пасхи О<льга> Л<еонардовна>. И Чехов очень скоро приезжает в Москву, к ней, связанной с Художественным театром, с напряженной работой, приезжает всего через две недели. Но по-прежнему Чехов неуловим. Правда, в августе того же 1900 года они переписываются уже на «ты», но вот горький отрывок из письма О<льги> Л<еонардовны>, который показывает, что Чехов по-прежнему скрытен и неясен в своих действиях для Книппер:
«Меня тут все спрашивают в Художественном Театре – когда ты придешь? А я что могу ответить!»6
Чехов пишет, но подписывает свои теплые и грустно-нежные письма чуть юмористически – «Антонио». Но опять ни слова о будущем. Книппер волнуется, но как умная женщина, сдерживает себя: только отдельные фразы ее писем говорят об ее чувстве, о том, к чему направлены ее мысли:
«Ну, как же все-таки будет? – пишет она. – Мы так много с тобой про это говорили. Ах, ты мой человек будущего!»7
В этой горькой шутке виден, однако, большой смысл. Чехов – действительно «человек будущего». Осторожно, ощупью идет он, чтобы не ввалиться в то, что может быть названо «наследием прошлого», чтобы не попасться в брак, как «кур во щи», как какой-нибудь «Кинкулькин».
О<льга> Л<еонардовна> пишет об общей неловкости своего положения, о нелегкости по отношению к семье, и своей, и Чехова, но Чехов отвечает так:
«Я скучаю и злюсь! Денег выходит чертовски много, я разоряюсь, я вылетаю в трубу. Сегодня жесточайший ветер, буря, деревья сохнут. Дуся, мне скучно!»8
Письмо решительно «не на тему». Не на тему и следующее письмо Чехова:
– Я уеду в Париж, вероятно, в Ниццу, в Африку, если в Африке не будет чумы, – пишет Антон Павлович.
И добавляет:
– Сердишься на меня, Дуся? Что делать! Мне темно писать, свечи мои плохо горят. [Чехов всегда писал при свечах.] Милая моя, прощай, будь весела! Пиши чаще9.
В своих воспоминаниях Книппер говорит об этом тягостном периоде ее жизни: – Я часто тогда думала – да нужна ли ему жена? Я чуяла в нем человека-одиночку.
Чуяла и все же наступала. Боролась за женское свое счастье.
– Отчего ты не пишешь, Антон? – читаем мы в письме О<льги> Л<еонардовны> в Ялту осенью 1900 года. – Не понимаю прямо. Или у тебя нет потребности видеть меня? Что тебе мешает? Почему ты не едешь? Здесь в Москве тепло, хорошо, мы могли бы быть вместе. Я не вынесу зимы, если не увижу тебя. Ведь у тебя нежное, любящее сердце, зачем ты его делаешь черствым? Мне ужасна мысль, что ты сидишь один и все думаешь, думаешь! Или ты не хочешь соединить нашу судьбу? Напиши же мне все откровенно!10
А. Чехов по-прежнему верен себе. По-прежнему он ускользывает:
– Милая моя Оля, славная моя актрисочка, почему этот тон, эти жалобы, это кисленькое настроение? Я тебе говорил уже 10000 раз, что тебя люблю и больше ничего!11
Зиму Чехов проводит за границей, как и решил, а весной 1901 года зовет О<льгу> Л<еонардовну>к себе в Ялту на Пасху.
Книппер ему отвечает:
– А на Пасху я все-таки не приеду! Подумай и пойми, почему. Это невозможно! Зачем я приеду? Скрываться от твоей матери? Это тяжело, поверь! До каких же пор мы будем скрываться? И к чему это? Из-за людей? Люди скорее замолчат и оставят нас в покое, раз увидят, что все – совершившийся факт. Понял?12
И снова, снова «не понимает» Чехов. Он пишет, что ему хочется побывать на Пасху в Москве. Что он едет в Москву.
Тогда О<льга> Л<еонардовна>, зная его плохое здоровье, решительно телеграфирует, сдавая свои позиции:
– Выезжаю завтра. Ольга.
Через две недели она вернулась в Москву, и опять-таки ничего. Чехов пишет по-прежнему «свои» письма:
– Дуся моя, каждый день в Ялте дождь! Что ты делаешь в Москве? Напиши, не ленись, что в Москве. Без тебя скучно. Сегодня принимаю «олеум рицини»13.
– Боже мой! Приезжай же ты, и повенчаемся, будем жить вместе, – на это «олеум рицини» отвечает Книппер. – Да, милый Антоша?14
О<льга> Л<еонардовна> не знает, что делать. Она мечется. История зашла слишком далеко; но вот мать ее хочет менять квартиру, и той нужно знать – одна будет дочь или нет? Это просто – «мелочи жизни», но которые вынуждают то или иное решение. Что делать! Что делать!
И наконец-то в одном письме, в конце, среди разных поклонов и новостей, Чехов пишет:
– Если ты дашь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое придется держать в руке и при это неопределенно улыбаться. Из церкви хорошо бы уехать не домой, а прямо в Звенигород15.
Чехов приехал, они повенчались 25 мая 1901 года и прямо уехали, но не в Звенигород, а по Волге, Каме, Белой – в Уфимскую губернию, на кумыс.
И действительно, жена Чехова, О<льга> Л<еонардовна> Книппер была для него «луной». Она появлялась у Чехова лишь летом, работая все зимы в Художественном театре, а Чехов изредка наезжал по состоянию здоровья из Крыма.
– Я приеду в Москву в сентябре, – пишет он вскоре после отъезда жены из Ялты, – как только напишешь. Без тебя очень скучно, я привык к тебе, как маленький, без тебя неуютно и холодно. Я счастлив с тобой16.
Луна появлялась лишь на лето. Но их уже мало оставалось, этих лет! В июльскую ночь в Баденвейлере в 1904 году почил Чехов на руках О<льги> Л<еонардовны> вечным сном, заканчивая эту мучительную, но вечно острую и крепкую «любовь издали», любовь «человека будущего».
П. Трубников
Об увлечениях Чехова. Виновна Книппер или
невиновна? Почему Чехов не торопился с браком?
Увлечения, связи, романы, имена близких женщин, «дон-жуан-ские списки» известных людей всегда притягивали внимание, рождали любопытство, вызывали на свет целые исследования. Не всегда молчали и сами избранницы. Пожалуй, это – самые недостоверные мемуары, где неизменно преувеличена роль героини.
О записках Елены Деннигес, вспоминавшей свой быстротечный роман с Лассалем1, критик Михайловский2 написал умные слова: есть нечто подлое в этих, даже самых точных воспроизведениях сцен, слов и признаний, связанных с самыми интимными минутами знаменитого человека.
Так или иначе – окружающая среда знает, – точно или приблизительно, – романы своего героя. Иногда они сами не скрывают своих кружений. У Блока было
