Разбирая жизнь Федора с раннего детства, анализом свидетельских показаний защитник устанавливает неверность показания отца о кражах и растратах сына, кроме одной кражи у Абрамова, совершенной без разумения, под влиянием старшего товарища, двенадцать лет от роду. Федор не пропадал от отца, — Александр Михайлович сам прогнал его от себя, хотя тот несколько раз приходил к отцу бездомный, оборванный. Как бы там ни было, кто прав, кто виноват, — назидательно только одно: в 1894 году Александр Михайлович сходится с госпожой Гавриловой, в 1895 году Федор — на Горячем поле.
Как ни усиленно отвергали здесь деревенскую нужду даже те, кто от нее страдал, — она установлена рядом фактов: хозяйства не было, лошади не было, одна корова, в лавку полгода были должны два рубля, оброк в шесть рублей заплатил Арсентий, да так и не получил его обратно. Но сущим лучом света является письмо Арсентия к племяннику. Защитник сопоставляет это письмо с льстивым письмом Арсентия Александру Михайловичу: «Я и все наши поздравляем и желаем Лене (Гавриловой) здоровья на новую жизнь». —
«Все… значит, и жена законная поздравляет гражданскую, — вот до чего доходит унижение! А за глаза не то. Особенно характерна фраза Арсентия в письме, что из-за такой подкладки он не согласен своего топить. Значит, ему предлагали. Из письма видно, что Александр Михайлович и теперь, после события 9 марта, собирается продать постройки. «Гром не грянет, мужик не перекрестится», — а ему и гром ничего! А история с малолетним сыном Серафимы Сорокиной? Знала мать, отправляя мальчика в город, что напрасно посылать его к отцу. Но не нашлось места у брата Василия, отослал он Леню туда, и остался мальчик на лестнице, в квартиру его не пустили… и постоял Леня, и побрел на улицу, не зная, куда преклонить голову, и пришлось Лене жить в чужих людях, и брат отказался от места, чтобы пристроить его.
— Господа присяжные заседатели! Забудьте все, что вам говорила защита. Если бы правда была вконец задавлена на судебном следствии, если бы все оно представляло лишь потоки грязи и лжи против подсудимого, — неужели не было бы довольно одного этого безвинного мальчика на лестнице у родного отца, чтобы осветить дело ярким светом, чтобы вы поняли и самого Александра Михайловича, и то, какие горькие, неизведанные мучения терпела от него вся семья?
После перерыва защитник перешел к юридическому анализу. Слабым пунктом обвинения является бессилие указать другой мотив преступления, кроме указываемого подсудимым. Как это всегда бывает в слабых пунктах, прокурор и гражданский истец здесь разошлись. Опровергая выставленные ими мотивы, защитник отмечает редкий случай: обвинители торгуются с правосудием, а подсудимый нет.
— Гражданский истец тихим голосом, кротко и нежно просит подать Христа ради какое-нибудь обвинение — хоть в легких ранах. Но нам подарков не надо — не по милости гражданского истца, а по правде Федор и не может быть обвинен ни в чем другом, так как мы имеем дело с добровольно оставленным покушением. Когда пришла весть, что Александр Михайлович собирается все распродать, она наполнила ужасом зависевшую от него деревенскую семью. Это было началом конца, — Александр Михайлович был готов вовсе их бросить. Прошлое было тяжко, но терпели, а тут грянуло в глаза страшное будущее. Как ни мало заметно волнение на лице Федора, на этот раз заметили — он отнесся к этому «неравнодушно». Ничего не ответил он, сказал только: «Нехорошо это с его стороны», и с тех пор залегла в нем недобрая дума. В тумане этой думы купил он нож, — положение было безвыходно, и вся родня указывала на нее, на разлучницу, как на причину всего. И он пошел к ней.
Нарисовав картину покушения и установив, что Федор сам остановился, нанеся лишь легкие раны при виде Гавриловой, лежавшей в крови, и что он колол, по заключению экспертов, нетвердой рукой, потому что, чего хотел разум, не хотела воля, — защитник ждал полного оправдания не ради Федора, которому после всего перенесенного безразлично обвинение в легких ранах, а потому что то мелкое обвинение, которого просят здесь, уничтожит весь тот урок, весь тот глубокий смысл, который будет заключаться в оправдательном приговоре.
— Не как защитник больше я обращаюсь к вам, а как общественный деятель к общественным деятелям, — закончил присяжный поверенный Бобрищев-Пушкин. — В наше время разложения семьи, теорий, ее ниспровергающих, вы — ее последний оплот. Вы слышали, как спросили госпожу Гаврилову: «Знали вы, сходясь с Александром Михайловичем, что у него там, в деревне, вторая семья?» Итак, вторая семья — семья брошенная, законная, а семья гражданская уже стала первой семьей. Вот что вы слышали здесь. Вы слышали теории о гражданских женах. Я готов понять это слово. Я понимаю, что вследствие многих причин люди не могут обвенчаться иногда и живут вместе, как муж с женой, но не заедая ничьей жизни, не становясь никому поперек прямой жизненной дороги, не строя счастье на чьих-либо слезах. А когда молодая женщина живет с богатым пятидесятилетним стариком, забывающим ради нее свои основные обязанности, забывающим голос крови, — не слишком ли пышен для нее титул гражданской жены, не довольно ли было вежливо назвать ее сожительницей? Докажите же вы, представители общества, как относитесь вы к подобным взглядам. Напомните, что семья — ячейка государства, что над ней смеяться нельзя, — пусть призадумается общество над вашим приговором. Перед этой общественной стороной бледнеет даже участь подсудимого.
Тяжело, ненормально сложилась его молодая жизнь: «чужая мать» была у него, чужой и отец. Может быть, в вас он встретит, наконец, людей родных.
После блестящего резюме председательствующего господина Камышанского, всесторонне охарактеризовавшего это несколько загадочное дело, присяжные заседатели вынесли Федору Сорокину оправдательный вердикт.
ПРОЦЕСС ГАЗЕ
Осенью 1902 года скамью подсудимых в санкт-петербургском окружном суде занимал мещанин Алексей Газе, составивший себе печальную известность своим процессом.
Красивый молодой человек 32 лет, Газе одно время пользовался большой популярностью в рядах так называемой «золотой молодежи». Он обладал недурным голосом, позволявшим ему с успехом воспроизводить модные цыганские романсы, увлекательно говорил и потому легко одерживал победы над прекрасным полом. Хорошо владея французским языком, он обыкновенно выдавал себя за парижанина, хотя на самом деле был еврей.
От жизни Газе брал все, что можно было, и, по-видимому, зарабатывал большие деньги. Любя только легкие, но выгодные профессии, он занимался и рекламированием заграничного шампанского в России, и сбором объявлений для помещения в коночных вагонах. Судя по удостоверению, выданному Газе одной рекламной фирмой, заработок его от агентуры достигал солидной суммы в несколько тысяч рублей в год.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
