А. Долгоруков министру внутренних дел, - помимо высокого значения его таланта, что всякая репрессивная мера, принятая относительно графа Л. Толстого, окружит его ореолом страданий и тем будет наиболее содействовать распространению его мыслей и учения". „Высочайше повелено принять к сведению", - пометил на докладе министр, выражая волю императора Александра III. Посему начальник Московского жандармского управления генерал Слезкин с улыбкой сообщил Толстому: „Граф, слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить". Арестованные были освобождены. Ту же линию в отношении Толстого продолжал император Николай II со своими министрами и жандармами.
Иное дело - церковные власти, вынужденные постоянно защищаться от наиболее резких обличений Льва Николаевича. „Я ведь в отношении православия - вашей веры, нахожусь не в положении заблуждающегося или отклоняющегося, я нахожусь в положении обличителя", - писал граф в 1882 году. Через два года, осуждая содержание книги московского митрополита Макария „Православно-догматическое богословие", Толстой писал еще более определенно: „Православная церковь? Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженых людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженых людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ" [25].
Разумеется, официальная церковь, ее цензура, проповедники и печать не оставались в долгу, приписывая Толстому все и всяческие пороки, изображая его чуть ли не дьяволом во плоти, всячески стремясь ограничить распространение его взглядов и опорочить писателя. Выдающиеся писатели и ученые церковного звания не участвовали в этой травле. Те же „умственные силы" Синода, те деятели официальной церкви, кто мешал Толстому и нападал на него, напоминали пигмеев, пытающихся связать гиганта нитками и заглушить его голос своим писком. Терпя поражение за поражением, духовное ведомство все более склонялось к крайним мерам относительно писателя.
В 1886 году обсуждалась мысль о заточении Толстого в Суздальский монастырь-тюрьму. В 1888 году херсонский архиепископ Никанор писал, что „мы (Синод. - А. Б.) без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему… Толстому". В 1891 году в речи „О лжеучении графа Л. Н. Толстого" харьковский протоиерей призвал предать писателя анафеме: речь была опубликована, но не возымела действия. В 1892 году до Толстого дошла весть, что за отлучение его от церкви выступает московский митрополит; мнение Синода было сформировано, обер-прокурор К. П. Победоносцев присоединился к нему. Однако император Александр III запретил открытое преследование писателя.
После смерти Александра III вопрос об отлучении Толстого вновь стал на повестку дня. О необходимости этого акта писал в 1896 Году сам Победоносцев. Ко Льву Николаевичу неоднократно посылались духовные лица с целью склонить его к возвращению в православие. Граф был непреклонен и, принимая гостей, избегал разговоров на церковные темы. Однако он продолжал писать - и в ноябре 1899 года харьковский архиепископ Амвросий составил проект постановления Синода об отлучении Толстого, который по неизвестным причинам вновь не был принят. Возможно, церковные власти надеялись на „естественное" разрешение конфликта: Толстой был уже стар и, по-видимому, близок к смерти.
В 1900 году, когда газеты сообщили о серьезной болезни Льва Николаевича, по всем епархиям было.конфиденциально" разослано письмо „О запрещении поминовения и панихид по Л. Н. Толстом в случае его смерти без покаяния". Подписано оно было первоприсутствующим членом Синода митрополитом Иоанни-кием. Помимо указанного в заглавии и мотивированного в тексте предписания, в письме прямо говорилось, что Толстой достоен анафемы: „Таковых людей Православная Церковь торжественно, в присутствии верных своих чад, в Неделю православия объявляет чуждыми церковного общения".
Особое озлобление духовного ведомства было связано с выходом в 1899 году романа „Воскресение". Несмотря на многочисленные цензурные исправления и изъятия, роман сохранял колоссальную обличительную силу. Помимо прочего, под именем Топорова Толстой вывел в романе обер-прокурора Синода Победоносцева. Он, по словам писателя, „как и все люди, лишенные основного религиозного чувства, сознанья равенства и братства людей, был вполне уверен, что народ состоит из существ совершенно других, чем он сам, и что для народа необходимо нужно то, без чего он очень хорошо может обходиться. Сам он в глубине души ни во что не верил и находил такое состояние очень удобным и приятным, но боялся, как бы народ не пришел в такое же состояние, и считал, как он говорил, священной своей обязанностью спасать от этого народ.
Так же, как в одной поваренной книге говорится, что раки любят, чтобы их варили живыми, он вполне был убежден, и не в переносном смысле, как это выражение понималось в поваренной книге, а в прямом, - думал и говорил, что народ любит быть суеверным.
Он относился к поддерживаемой им религии так, как относится куровод к падали, которою он кормит своих кур: падаль очень неприятна, но куры любят и едят ее, и потому их надо кормить падалью" [26].
В декабре 1900 года Л. Н. Толстой так охарактеризовал обер-прокурора Синода в письме к императору Николаю II: „Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю - Победоносцевым".
К. П. Победоносцев (1827 - 1907), чья неукротимая „охранительная" деятельность усугубила глубокий кризис русской православной церкви и привела, по словам Г. Флоровского, к „отступлению Церкви из культуры" [27], решился наконец на шаг, ставший подлинным символом этого „отступления". Считается, что инициатива отлучения Толстого исходила от митрополита Антония, ставшего в 1900 году первоприсутствующим членом Синода. Есть, однако, обстоятельства, заставляющие сомневаться в этом.
Константин Петрович Победоносцев, обер-прокурор Синода
Антония характеризуют как человека безвольного, о котором сам Победоносцев говорил в досаде: „Кто нашего митрополита, как метлу, в руки возьмет, тот и метет". Первоначальный текст синодального послания об отлучении писателя был написан лично обер-прокурором, причем, по воспоминаниям участника событий, Синод, посвятивший обсуждению текста целых два заседания, занимался в основном смягчением тона послания. По-видимому, Антоний, „совершенно неожиданно и в настойчивой форме" потребовавший отлучения Толстого (как вспоминал служащий Синода В. Скворцов), выступил на этот раз в роли „метлы" в руках Победоносцева.
Не следует идеализировать состав Синода (митрополиты Антоний, Феогност, Владимир, архиепископ Иероним, епископы Иаков, Маркелл и Борис), принимавшего решение об отлучении Толстого, но нельзя не обратить внимание на его колебания и даже некое скрытое противодействие озлоблению Победоносцева. Синодальное послание, по его замыслу, должно было грянуть со
