— но она возродится обновленная, преображенная, в истинном своем виде. Однако, чтобы воскреснуть, надо сначала умереть, и уж тут исключений нет ни
для кого, даже
для самого Иисуса Христа.
Дорогой друг, всю свою жизнь вы верой и правдой исполняли свой долг, и мне слишком хорошо известна ваша честность, чтобы не понять, с каким мучительным пристрастием пытаете вы вашу совесть одним и тем же больным вопросом: как высшее Провидение могло допустить, чтобы среди пастырей Господних — да что там рядовые священники и монахи, среди наместников Христовых на земле! — оказались преступники, недостойные не только своего высокого сана, но и имени-то человеческого вряд ли заслуживающие? Конечно, если кто-нибудь из прихожан обратится к вам с подобным вопросом, вы, дабы не смущать паству, ответите: «Свят и безгрешен один лишь сан, но никак не носитель оного». Меня-то вы, надеюсь, не относите к числу тех, у кого такого рода объяснения вызывают язвительную усмешку или подозрение в циничном, скользком как угорь лицемерии, для этого я слишком хорошо понимаю глубочайший смысл рукоположения в сан.
Однако мне не хуже, чем вам — а возможно, и лучше, — известно, сколь многие католические священники втайне носят в сердце своем ядовитое семя сомнения: «Действительно ли христианство — это та самая религия, которая призвана спасти
человечество? Или старческая немощь Церкви — только дьявольское наваждение? Стало быть, бесчисленные знаки времени лжесвидетельствуют? А грядущее тысячелетнее царствие, наступит ли оно когда-нибудь? Не по дням, а по часам, подобно гигантскому древу, растет христианство, но плоды-то где? Велики чудеса Твои, Господи; чем больше становится тех, кто носит имя Христа, тем меньше достойных сего священного имени!»
В чем корень этих сомнений, спрошу я вас. Слабость веры? Нет, общая пассивность паствы и ее пастырей! Вы только посмотрите на наших святых отцов! Много ли найдется среди них горячих сердец, готовых искать путь ко спасению столь же упорно, как йоги и садху Индии? Думаю, что если они и есть, то их можно по пальцам перечесть, — тех, кто берет Царство Небесное силой[29]. Поверьте мне, Церковь и представить себе не может, сколь много дорог и тропинок ведет к Воскресению! Но та вялая, сонная надежда на «милость Господню», кою так любят проповедовать ваши собратья, если куда и ведет, то только в непроходимую трясину. Ну, положим, если очень постараться, можно, наверное, отыскать среди духовенства десяток-другой таких, к кому с полным правом относятся слова: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже!»[30] А что остальные? Все они лелеют в глубине души робкую надежду на исполнение апокрифического пророчества, которое гласит: «Пятидесяти двум римским первосвященникам должно смениться в мире сем, у каждого свое тайное латинское имя... Имеющий ум, прочти имя, и да откроется тебе земное предназначение носителя его святейшего. И помни, что до-прежь того как папский жезл перейдет в руки последнего, пятьдесят второго, коему "Flos florum", "цветок цветов", наречену быть, не наступит тысячелетнее царствие».
От себя же предрекаю вам — мне это не зазорно, ибо я скорее язычник, чем христианин, — что земное имя пятьдесят второму Папе — Иоанн, и он не что иное, как отражение Иоанна Евангелиста; власть над дольним миром сей последний из первых унаследует от Иоанна Крестителя, покровителя масонства, которое хранит, не будучи само посвященным, таинство крещения водой.
Так и превратятся две противоборствующие колонны в одну грандиозную триумфальную арку!
Но только не пытайтесь в наши дни доказывать, что управлять людьми должен не солдат или дипломат, не профессор или какая-нибудь другая болванка для ночного колпака, а священнослужитель, ибо, когда ваш крамольный труд выйдет в свет, мир содрогнется от вопля ярости. Ну а если вы, не дай Бог, дерзнете написать, что, до тех пор пока наместник Христа не является vicarius Salomonis, Великим магистром ордена, возглавляемая им Церковь всего лишь осколок, одна из половин преломленного пополам меча, то вашу книгу сожгут на костре под улюлюканье толпы.
Этим ничтожествам ведь невдомек, что истину не сожжешь и в землю не втопчешь! Вновь и вновь будет она выходить на свет Божий, так же как надпись над алтарем в храме Девы Марии, с которой каждый год неизменно падает пестро раскрашенная деревяшка.
И все же я вижу, вам, как и вашим собратьям, не по нутру, что у противников Церкви есть свои сакральные таинства, о которых католическое духовенство не имеет ни малейшего понятия. Но нравится вам это или нет, а дело обстоит именно так, с той только существенной разницей, что хранители сей сокровенной традиции не знают, как ее применить, ваша же религия, являясь второй половиной «преломленного меча», не может постигнуть свой собственный сакральный смысл. Вот уж действительно было бы более чем странно предположить, что бравые основатели готского общества по страхованию жизни владеют алхимическим арканом бессмертия.
Наступила долгая пауза; оба пожилых господина, казалось, предались своим думам.
Потом я услышал звон бокалов, а несколько мгновений спустя капеллан вдруг задумчиво сказал:
— И откуда только у вас этот образ мыслей, столь необычный в наше время?!
Барон промолчал.
— Не любите об этом говорить?
— Гм. Когда как, — ушел от ответа барон. — Видите ли, много из того, о чем я вам сейчас говорил, плод моих собственных размышлений, неразрывно связанных с моим жизненным путем, но немало весьма любопытных мыслей перешло ко мне... гм... по наследству...
— Вот уж никогда не слышал, чтобы можно было наследовать мысли. Впрочем, о вашем покойном батюшке до сих пор ходят самые невероятные слухи.
— Например? — оживился барон. — Ну же, рассказывайте, вы и представить себе не можете, как мне нравится слушать все эти полуфантастические истории о причудах моего дорогого родителя.
— Но, говорят, будто он... будто он...
— ...был сумасшедшим! — закончил барон весело.
— Ну зачем же так сразу — сумасшедший? Вовсе нет! Чудак в высшей степени — это да! Говорят, — только вы, пожалуйста, не сочтите, что я в это верю! — будто однажды он изобрел «чудо-машину» — механизм, единственное предназначение которого состояло в том, чтобы вселять веру в чудо — кому бы вы думали? — о... о... охотничьим собакам!
— Ха-ха-ха! — раздался неудержимый хохот барона. Он смеялся от всего сердца, да так громко и заразительно, что я вынужден был изо всех сил вцепиться зубами в край простыни: очень уж не хотелось выдавать себя.
— Ну я-то сразу сообразил, что это все пустая болтовня, — как бы извиняясь,
