– Ладно, я скажу, что знаю. Только в деле пока ничего не будет. Такое условие. Если вы Чистодела возьмете, покажете мне фотографию, тогда пожалуйста.
– Известный жанр: лично вам по секрету. – Пал Палыч чуть не взбесился: – Воображаете, я способен торговаться? В моей ситуации? Я вас готов на дыбу вздернуть, но иметь официальные показания!
Миркин струхнул, кинулся «мириться».
– Несколько раз я писал Чистоделу до востребования. Сергеев он, Петр Иванович.
– Почтовое отделение?
– Главпочтамт.
– Почти на деревню дедушке. Работает?
– По-моему, пенсию получает.
– Сколько же ему лет?
– Сорок три.
– Так… Что еще?
– Один раз я видел, как он папиросы покупал. Глядите где. – Миркин взял лист бумаги, нарисовал: – Вот так старый Арбат, тут диетический, а вот так переулочек. И здесь палатка.
– Ну?
– Он был в шлепанцах. Далеко от дома человек в шлепанцах не пойдет, верно?
– Это уже кое-что.
– Но уже все, больше никаких концов.
– Попробуем поскрести по сусекам. Культурный уровень?
– Сероват… И, по-моему, зашибает.
– Женат?
– Вряд ли. Очень неухоженный.
Еще с десяток вопросов-ответов, и Пал Палыч позвонил Токареву:
– Миша, записывай. Номер один – пусто. Номер два – Сергеев Петр Иванович, предположительно пенсионер, учитывая возраст – по инвалидности. Место жительства – район Плотникова переулка. Имеет родственников где-то на юге. Над верхней губой небольшая родинка. Мягко выговаривает букву «г». Одет неряшливо. Курит «Беломор».
Токарев обещал мгновенно связаться с райсобесом, авось кто еще на месте. Если ж нет, то добывать координаты заведующего. Откладывать поиски Чистодела и на час было нельзя.
Знаменский вспомнил, что на свете есть сигареты. Вредная штука, которая помогает жить. Оба закурили, и Миркин спросил иронически:
– Допускаете, что найдут?
– Найдут. Если сведения верны.
Он представил себе Зиночку с ее реверансом и новой прической.
«Ну, еще один напор!»
– Миркин, куда вы сбывали шлих?
Тот протестующе заслонился худыми ладонями:
– Не все сразу, Пал Палыч! Не знаю, как вы, а из меня уже дух вон.
– Это потому, что вы сопротивлялись, Борис Семенович. Бились в кровь. А просто рассказать правду совсем не трудно. Попробуйте.
– Да что у меня было шлиха-то? Взял триста грамм.
– Допустим, – согласился Знаменский с враньем. – И куда дели?
– Сплавил по мелочи зубным техникам.
– Вот видите, – подбодрил Пал Палыч, – стоит заговорить – и пойдет.
– Ну да! Вы начнете спрашивать, кто да что, а я даже лиц-то не помню!
– Опять вы крутитесь, Борис Семенович. Все сначала. Признаваться так признаваться.
– Вы считаете?
Миркин внезапно и резко, будто толкнуло что, сел на стуле боком и уставился в окно. И потом через плечо осведомился едко:
– А вам доводилось признаваться?.. Нет, пустите меня отдохнуть. Полежу на коечке, подумаю, может, что вспомню.
На том он и уперся, да так неожиданно крепко, что Знаменский со скрежетом зубовным вынужден был прекратить допрос.
* * *
Прахова переживала поистине звездный день.
С утра – беседа с Мишей Токаревым. Воспитанный молодой человек, но довольно упрямый и скучноватый. Не столь уж трудно оказалось одержать над ним верх. Но победа есть победа, она бодрит, молодит, горячит кровь.
Антонина Валериановна с отменным аппетитом пообедала и только прилегла, по обыкновению, отдохнуть, как подоспел следующий визитер – немного под мухой. Он все поминал какие-то десять рублей и пивную, а Прахова приглядывалась к нему, колеблясь: из тех ли двоих, кого описал оперативник? Если из них, отчего он словно бы ничем не интересуется? В чем смысл визита?
Она взяла десятку, обещав истратить на передачу для Бориса, и посетитель откланялся. На всякий случай Прахова обследовала купюру с лупой, сравнила на просвет с другой десятирублевкой, даже подержала над паром и ничего не обнаружила.
Досадно не понимать, в чем дело. Приметы совпадали, а поведение было нелепым. Но все же визит оставил по себе ощущение взволнованного ожидания. Потому что Прахова – ах, наивный Миша Токарев, – Прахова-то знала, что друзья Бориса станут искать к ней подходы!..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Настя подтирала в коридоре пол, орудуя старой щеткой на длинной ручке. В апартаментах хозяйки наводить чистоту – мука мученическая, зато в коридоре, передней и кухне Насте вольготно.
Требовательный звонок в дверь заставил ее отереть руки фартуком, с привычной неслышностью приблизиться к глазку и привычно приподняться на цыпочки. Ага, вон какой пожаловал!
– Кто там? – спросила она.
– Откройте, – командирски донеслось с лестницы. – Уголовный розыск!
Настя скинула цепочку, отперла два замка, не отвечая на приветствие, бросила гостю под ноги тряпку, чтобы не наследил по свежему полу. И, лишь когда тот добросовестно пошаркал ботинками, позвала:
– Антонина Валериановна! К нам угрозыск!
Настя умела сказать – а хозяйка понять. И не поспешила навстречу «угрозыску», а лишь величественно возникла в проеме двустворчатой двери. Токарева впускали в апартаменты через небольшую, так сказать, подсобную дверь, которая вела к повседневно-обжитому Антониной Валериановной углу, нового же посетителя приглашали в парадную часть помещения.
Тигриной своей походкой он преодолел коридор, на ходу изображая казенную деловитость и занятость:
– Прошу прощения, что беспокою. Из МУРа, – и мельком из руки показал удостоверение. – Мне надо кое-что узнать о Миркине, которого мы арестовали. Разумеется, все останется между нами.
Прахова пристально и с удовольствием рассматривала гостя. Облик его до мелочей соответствовал портрету, нарисованному Токаревым.
– Ну что ж, если вы гарантируете секретность… Прошу.
Вошли.
– Старые люди – старые вещи, – пояснила она, видя, как забегали глаза Приезжего. – Настя, милая, передвинь ширму.
Вдобавок ко всему, что и так поразило Приезжего дворцовой, по его мнению, роскошью, в обозримое пространство был включен сияющий рояль, завершивший обстановку парадной гостиной.
Разумеется, Приезжему доводилось лицезреть не только приисковые халупы или стандартные новостройки. Случалось, заносила его судьба и в богатейшие дома, где интерьер во всеуслышание кричал, что госбанком тут попросту подтираются. Но то были интерьеры «иного поколения», интерьеры-выскочки. У Праховой же овеяло его душу чем-то невиданным, музейно-ностальгическим.
Смешения антикварных стилей (от трех мужей) он не уловил. Ему и в голову не пришло, что окружающее похоже на безграмотную декорацию, перегруженную реквизитом.
Как деревенский мальчишка в барских покоях, взирал он на круглый стол черного дерева, упиравшийся в пол львиными лапами, а в центре увенчанный лампой, ножку которой обвивал бронзовый (львиный же, вероятно) хвост. Вокруг стола парковались такие же черномазые кресла и тоже на лапах и обитые лиловой материей, названия которой Приезжий не придумал бы и под пыткой (да может, оно уже и утрачено в век синтетики).
А по периметру гостиной, выгороженной из странной этой комнаты-зала, хороводились комоды с резьбой; шкафы, в дверцы которых ловко были всобачены из дерева другого цвета сцены то ли придворной, то ли рыцарской жизни; хрупкие этажерки, выдерживавшие однако вес лаковых шкатулок, фарфоровых и хрустальных ваз.
А потолок – мать честная! – где-то прямо в поднебесье, и на нем балуются голозадые с крылышками амурчики, не сильно даже и закопченные.
– Так жили когда-то все культурные и обеспеченные люди, – улыбнулась Прахова, довольная произведенным впечатлением.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Приезжий спохватился, что выбивается из роли:
– Нас интересуют друзья и близкие знакомые Миркина. Вы, наверное, много бываете дома, видели, кто приходил…
– Присаживайтесь, молодой человек. Думаю, разговор будет длинный.
– Мерси, – поддавшись салонной обстановке, поблагодарил он, несколько озадаченный тоном превосходства, который взяла старуха. – Однако обстоятельства заставляют, знаете ли, спешить.
