Бордман наблюдал. Оттавио и Дэвис стояли от него по левую руку; Рейнольдс и Гринфилд — по правую, между Мюллером и ямой огня. Раулинс, всеми забытый, стоял как раз напротив этой группы.
Бордман почувствовал пульсацию в висках, что-то там приливало и отливало, щекотало его извилины. Он был страшно утомлен и одновременно ощущал небывалый подъем, какого не было с ним со времен молодости. Он позволил Мюллеру сделать третий шаг к гибели. А потом небрежно щелкнул пальцами.
Гринфилд и Рейнольдс кинулись на Мюллера.
Они налетели словно коты и ухватили его за локти. Немедленно лица того и другого посерели от воздействия эманации. Мюллер, сопя, дергался и вырывался. Но уже Дэвис и Оттавио подскочили к нему. Теперь, в сгущающихся сумерках, все вместе они выглядели как группа Лаокоона — Мюллер, самый высокий из них и видимый только наполовину, пригнувшийся от этого неожиданного груза. Было бы лучше, если бы они применили парализатор, — подумал Бордман. Но в отношении людей это бывает рискованно. Дефибрилятора у нас с собой нет.
Еще минута, и они поставили Мюллера на колени.
— Обезоружьте его! — распорядился Бордман.
Оттавио и Дэвис держали Мюллера. Рейнольдс и Гринфилд обшарили его карманы. В одном из карманов Гринфилд нашел смертоносный шар с окошком.
— Вроде бы больше у него ничего нет при себе, — сказал он.
— Тщательно проверьте.
Они проверили. Мюллер тем временем с застывшим лицом и окаменевшими глазами сохранял неподвижность. Так же человек засыпает под топором палача. Наконец Гринфилд снова поднял глаза.
— Ничего, — доложил он.
Мюллер сказал:
— В одном из верхних коренных зубов с левой стороны у меня вмонтирована доза карнифагина. Я считаю до десяти, потом раскусываю ампулу и распыляю ее на вас.
Гринфилд сразу же потянулся к лицу Мюллера.
— Оставь его в покое, — сказал Бордман, — он шутит.
— Откуда мы можем знать… — начал Гринфилд.
— Оставь его. Отойди! — Бордман махнул рукой. — Станьте вон там, на расстоянии десяти метров от него. Не подходите, если он не будет шевелиться.
Они отошли, явно довольные тем, что могут покинуть зону наиболее сильного излучения. Бордман, стоящий от него в пятнадцати метрах, ощущал лишь несильные болевые уколы. Ближе подходить он не стал.
— Можешь встать, — сказал он. — Только я прошу тебя, ничего больше. Мне в самом деле очень неприятно, Дик.
Мюллер поднялся. Лицо его перекосилось от ненависти. Но он молчал и стоял как окаменелый.
— Если возникнет необходимость, — сказал Бордман, — мы засунем тебя в кокон из пены и вынесем из лабиринта на корабль.
В этом коконе ты там и останешься. И будешь в нем, пока не встретишься с теми существами. Абсолютно беспомощный. Но я не хотел бы делать этого, Дик. Выбор только один — твое желание сотрудничать. Если ты по своей воле пойдешь с нами. Сделай то, о чем мы тебя просим. Помоги нам в последний раз.
— Чтобы твои кишки проржавели, — сказал Мюллер почти безразлично. — Чтобы ты прожил тысячу лет, и все это время тебя грызли черви. Чтобы ты подавился своим самолюбованием и никогда не умер.
— Помоги нам. Без принуждения, по собственному желанию.
— Сажай меня в кокон, Чарльз, иначе я покончу с собой при первой же возможности.
— Каким же болваном ты будешь тогда выглядеть! — сказал Бордман. — Но я не хотел бы забирать тебя отсюда таким способом. Пойдем с нами добровольно, Дик.
Мюллер в ответ что-то зло буркнул.
Бордман вздохнул. Это был вздох облегчения. Он повернул голову к Оттавио:
— Пенный кокон.
Раулинс, который стоял как в трансе, неожиданно начал действовать. Он бросился вперед, выхватил у Рейнольдса пистолет из кобуры, метнулся к Мюллеру и всунул оружие ему в руку.
— Держи! — хрипло сказал он. — Теперь ты хозяин ситуации!
2
Мюллер разглядывал оружие, словно никогда такого не видел, но изумление его длилось меньше секунды. Привычным движением он обхватил рукоятку и положил палец на спуск. Это был пистолет хорошо знакомого ему образца, хотя и несколько измененного из-за внесенных за последнее время улучшений. Мгновенной быстрой очередью он мог бы уничтожить их всех. Пли себя. Он отшатнулся, словно на него могли напасть сзади. Острием, вмонтированным в носок ботинка, он проверил стену, и когда убедился, что она прочна, оперся о нее спиной. Потом описал пистолетом полукруг, охватывая всех.
— Встаньте в ряд! — приказал он. — Все шестеро. На метр друг от друга и держите руки так, чтобы я мог их видеть.
Его позабавил печальный взгляд, которым Бордман наделил Неда Раулинса. Парнишка был ошеломлен, растерян, испуган, словно его резко вырвали из сна Терпеливо ожидая, пока эти шестеро выполнят его распоряжение, Мюллер поразился собственному спокойствию.
— А лицо-то у тебя страдающее, Чарльз, — отметил он. — Сколько тебе сейчас? Восемьдесят? И ты хотел бы прожить еще лет семьдесят, восемьдесят, девяносто, как я понимаю. Ты всю свою карьеру распланировал, но план этот не предусматривает завершения ее на Лемносе. Успокойся, Чарльз. Распрямись. Не буди во мне жалости, строя из себя немощного старца. Знаю я эти номера, ты так же полон сил, как и я, разве что мышцы твои подряблее. А так ты даже здоровее меня. Распрямись, Чарльз!
Бордман хрипло сказал:
— Дик, если это тебя успокоит, убей меня. А потом иди на корабль и сделай все, о чем мы тебя просим. Без меня мир не рухнет.
— Ты серьезно говоришь?
— Да.
— Вроде бы и в самом деле, — задумчиво произнес Мюллер. — Ты хитрая, старая дрянь, предлагаешь торговую сделку? Твоя жизнь на мое сотрудничество! Но это никакой не обмен. Я не люблю убивать. Я не получу успокоения от того, что я уничтожу тебя. Проклятие по-прежнему будет висеть надо мной.
— Я не отказываюсь от своего предложения.
— А я его отвергаю, — сказал Мюллер. — Если я тебя убью, наш договор потеряет силу. Однако более правдоподобно, что я сам с собой разделаюсь. Знаешь, я по сути дела гуманный человек. Неуравновешенный, конечно, но никто не может иметь за это на меня зла. Но — гуманный. Я скорее застрелю себя из этого пистолета, чем тебя. Ведь это же я страдаю. Не пора ли покончить со страданием?
— Ты мог бы покончить со страданием в любую минуту за эти девять лет, — заметил Бордман. — И все-таки ты жив. Весь свой опыт ты направил на то, чтобы выжить.
— Да, верно. Но это было другое дело! Этакий абстрактный вызов: человек против лабиринта. Зато теперь, когда я покончу с собой, я разрушу твои планы. Пошлю человечество по ветру. Я необходим, говоришь ты? Так разве найдется лучший способ расплатиться с людьми за мою боль?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
