Теперь же им понадобились пальцы. Применение рук имеет для них огромное значение. В настоящее время сфера их влияния равна примерно восьмидесяти световым годам и, насколько мне известно, расширяется с поразительной быстротой.
Мюллер покачал головой:
— Это еще худшая ложь, чем твоя болтовня о лечении. Послушай-ка, скорость распространения радиоволн ограничена, правда? Если эти существа осуществляют контроль над работой невольников, отдаленных на восемьдесят световых лет, срок передачи приказа тоже займет восемьдесят лет. Каждое подрагивание мышцы, каждое малейшее движение…
— Они могут покидать свою планету, — сказал Раулинс.
— Но поскольку они такие огромные…
— Они приказывают невольникам строить компенсаторы гравитации. Кроме того, располагают межзвездными кораблями. Всеми их колониями правят надзиратели, которые парят на орбите в нескольких тысячах километров над планетой в искусственной атмосфере родной планеты. На каждую планету достаточно одного надзирателя. Я полагаю, что это как бы дежурные на определенный срок.
Мюллер прикрыл глаза. Эти непонятные огромные бестии распространяются по своей далекой Галактике, превращая население планет в подневольные рабочие коллективы, а сами, как этакие космические киты, парят на орбите, руководя работой рабов и контролируя ее. Сами же они оказываются неспособными ни на какой физический труд.
Просто прямо из моря взявшиеся комья розовой протоплазмы, утыканные рецепторами, охватывающими оба края спектра. Перешептываются рентгеновскими лучами. Отдают приказы на радиоволнах. Нет, подучал он, нет.
— Хм-м… — наконец произнес он. — Ну и что? Что дальше? Они же в другой Галактике.
— Уже нет. Они вторглись на окраину нашей Галактики. Знаешь, что они делают, когда натыкаются на планету, колонизированную людьми? Оставляют на орбите надзирателя, и тот полностью подчиняет себе поселенцев. Они уже разобрались, что люди — наилучший сорт невольников, и это меня ни чуточки не удивляет. В этот момент под их властью находится шесть наших планет. Они захватили было и седьмую, но там удалось уничтожить наблюдателя. Теперь сделать это стало невозможным. Они попросту отталкивают наши снаряды, отбрасывают их назад.
— Если ты все это выдумал, — заявил Мюллер, — я тебя убью.
— Это правда. Клянусь тебе.
— Когда это началось?
— В прошлом году.
— И что происходит? Эти существа маршируют по Галактике, и все больше людей превращается в живые трупы?
— По мнению Бордмана, есть люди, которые имеют шанс помешать всему этому.
— Какой же?
Раулинс пояснил:
— Они, вроде бы, не отдают себе отчета, что мы тоже разумные существа. Видишь ли, мы не можем общаться с ними. Они немые, общаются на основе какой-то телепатической системы. Мы перепробовали самые разные формы связи, бомбардируем их информацией на всех диапазонах волн, но ничто не свидетельствует о том, что они нас понимают. Бордман полагает, что если бы мы ухитрились продемонстрировать им, что обладаем… ну… душой… они могли бы оставить нас в покое. Одному Богу ведомо, почему он так считает. Есть, кажется, вывод компьютера, что эти непонятные создания претворяют в жизнь какой-то свой план, согласно их идеологии: хотят подчинить себе все живые существа, которые могут считаться полезными, но это не распространяется на виды, развитые так же, как и они. Так что если бы мы смогли продемонстрировать им, что…
— Но ведь они видят, что у нас огромные города. Что мы освоили звездные перелеты. Разве это не доказательство нашего разума?
— Бобры строят плотины, — заметил Раулинс, — но ведь мы не заключаем договоров с бобрами. Мы не выплачиваем им компенсацию, когда присваиваем себе их территории. Мы считаем, что по определенным соображениям чувства бобров можно не принимать в счет.
— Считаем? Скорее мы юридически постановили, что бобров можно уничтожать. И что значит вся эта болтовня об уникальности разумных существ? Начиная от первичных клеток и кончая высшими формами, для всех существует одна шкала. Мы более развиты, чем шимпанзе, но является ли это качественным скачком? Или же тот факт, что мы способны регистрировать наше знание, чтобы использовать его в случае необходимости, так сильно меняет положение дел?
— Сейчас я не буду вдаваться в философские дискуссии, — едко произнес Раулинс. — Я лишь показал тебе, какая вырисовывается ситуация… и как сильно она касается тебя.
— Ладно. Как же сильно она касается меня?
— Бордман убежден, что мы в самом деле можем избавиться от этих чудовищ из другой Галактики, если докажем им, что мы ближе к ним по развитию, чем все иные творения, находящиеся у них в рабстве. Если мы как-то заставим их понять, что тоже обладаем чувствами, сомневаемся, гордимся, мечтаем…
— «Разве у еврея нет глаз? — сплюнув, процитировал Мюллер сцену из „Венецианского купца“ Шекспира. — Или же у еврея нет рук, ног, внутренностей, мыслей, чувств, надежд?.. Или если ранишь нас, разве кровь не течет?»
— Вот именно, именно этим способом.
— Способ не ахти какой, поскольку они не знают ни одного языка.
— Ты не понял? — спросил Раулинс.
— Нет. Я… Да, Господь милосердный, я понял!
— Среди многих миллиардов людей есть только один человек, который способен объясняться без слов. Он излучает свои глубочайшие чувства. Свою душу. Мы не знаем, на какой волне, но может быть, они воспримут. — Поэтому Бордман и решил попросить тебя, чтобы ты еще раз кое-что сделал на благо человечества. Чтобы ты полетел к этим чуждым существам. Чтобы позволил им принять то, что ты передаешь. Чтобы показал, что мы нечто большее обычных животных.
— Так зачем нужны были все эти бредни о том, чтобы забрать меня на Землю для лечения?
— Приманка. Ловушка. Как-то надо было выманить тебя из лабиринта. Потом бы тебе объяснили, что к чему, и попросили бы о помощи.
— И признались бы, что исцеление ни одним из способов невозможно? И рассчитывали бы, что я хоть пальцем шевельну ради спасения человечества?
— Твоя помощь могла быть и не добровольной, — сообщил Раулинс.
Теперь все это эмалировало с небывалой силой — ненависть, горечь, зависть, страх, страдание, упрямство, ложь, отвращение, гордость, отчаяние, злоба, безразличие, бешенство, смирение, жалость, сожаление, боль и гнев, весь фейерверк. Раулинс отшатнулся как опаленный. Мюллер оказался в бездне одиночества. Ложь, ложь, ложь, все что было — ложь! Он весь кипел. Говорил немного. Но то, что он чувствовал, само хлынуло из него стремительным, неудержимым потоком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
