несметные силы, вновь превратились в живые мощи. Поэтому, чтобы уцелеть, ему пришлось бы пойти на жертвы в масштабах, невиданных во Франции даже во времена террора. Он уже и так потребовал слишком многого, и поэтому теперь вынужден был отступить.
Начнём с рассмотрения влияния русской кампании на французское общественное мнение. Поскольку в неудаче Наполеона обвинили климат, она сама по себе вряд ли серьёзно поколебала доверие к нему в империи. Парижская фондовая биржа, например, не дрогнула, а как писал Марбо:
«Большинство французской нации… приученное считать императора непогрешимым и не имевшее ни малейшего представления о том, что действительно случилось, видело только славу, которую принесло нашему оружию взятие Москвы…»[310]
И всё же многие представители образованных классов начали теперь испытывать серьёзные сомнения в будущем. Граф Моле после того, как он стал свидетелем смотра Наполеоном группы новобранцев, размышлял:
«Чем больше я смотрю на него, тем больше убеждаюсь в том… что только смерть может поставить пределы его планам и набросить узду на его честолюбие»[311].
Более того, частные опасения такого рода вскоре превратились в общественное недовольство мерами, которые теперь применял Наполеон для набора в армию. Между январём и октябрём 1813 г. в армию было призвано не менее 840.000 новобранцев, причём многие из этих несчастных относились к людям, которые раньше избежали службы, или которым удалось добиться «лёгкой должности» того или иного вида. К тому же впервые начали брать на полевую службу многочисленных женатых мужчин из-за мобилизации Национальной гвардии. Да и богачи не избежали призыва: в апреле Наполеон уполномочил префектов по своему усмотрению определять молодых людей из хороших семей для службы в новом кавалерийском войске численностью 10.000 человек, причём обмундирование, лошади и снаряжение должны были приобретаться за их счёт. А между тем ко всему этому принуждали в пору непрерывных экономических тягот — как писал Паскье:
«Не проходило и дня, чтобы не стало туже с деньгами, а поскольку страхи за будущее заставляли большинство зажиточных семей урезать свои расходы, быстро росла безработица»[312].
Привычка к покорности в отношении воинской повинности, которую наполеоновскому режиму удалось привить нации, была такова, что в целом все эти наборы удалось выполнить (что, между прочим, подтолкнуло Наполеона воевать в Германии до самого конца). И всё же они породили огромное недовольство, особенно среди имущих, которые теперь впервые почувствовали на себе, что такое воинская повинность, и, кроме того, обнаружили, что деньги, вложенные ими ранее в заместителей, выброшены на ветер. И даже тогда, в частности в районах, где имперская политика была особенно патерналистической, режим всё-таки пользовался народной поддержкой, но те жертвы, которых теперь требовал Наполеон, намного превосходили запас благожелательно настроенных к нему масс населения, к тому же Лейпциг лишил военную службу последних остатков славы и нанёс непоправимый удар по доверию к нему. Однако Наполеон, уверенный в том, что свежие войска так или иначе вскоре появятся, вернувшись в Париж, отдал приказ о двух дальнейших наборах по 150.000 человек, а также увеличил несколько налогов и на двадцать пять процентов урезал жалованье чиновников. Но это было уж слишком. Вновь процитируем Паскье: «Царила общая тревога… Ни во что больше не верили, а все иллюзии рассеялись»[313]. Нечего и говорить, что это не могло не подрывать верность даже чиновников аппарата режима, которым, как и «знати», неизбежно приходилось многое терять и которые не испытывали никакого желания возвращаться к временам якобинства и народному ополчению, которые, как казалось, доведённый до отчаяния император теперь пытается воскресить (что было не только пропагандой режима, всё больше напоминавшей риторику 1793 г.; Наполеон разослал ряд чрезвычайных комиссаров типа прежних народных представителей в миссии (deputes en mission)[314], ввёл ряд мер, направленных на перераспределение определённого количества земли между крестьянами, и издал декрет о формировании добровольческого ополчения из безработных рабочих Парижа и других городов Северной Франции). Эти сомнения подкрепила реакция народа на новые наборы. Уклонение от призыва вновь стало серьёзной проблемой: в военные лагеря являлись меньше половины призывников, к тому же впервые с 1790-х гг. начали вспыхивать направленные против призыва бунты, иногда приобретавшие политический оттенок (так, в Бельгии происходили демонстрации в поддержку возврата под австрийское правление, а в Газебруке мятежники заявляли, что они сражаются за «Людовика XVII»)[315]. В то же время, когда тысячи уклоняющихся от призыва и дезертиров вновь разбежались по лесам и занялись разбоем, «знать» оказалась под угрозой возобновления беспорядка, которым были отмечены последние годы Директории. Поскольку роялистская реставрация с социальной и экономической точки зрения больше не являлась серьёзной угрозой — 1 февраля 1813 г. Людовик XVIII[316] обнародовал хорошо разрекламированную декларацию, в которой он обещал в общем уважать статус кво — у политического истэблишмента исчезли причины поддерживать борьбу до конца и появились все основания для заключения мира. Уже в декабре 1813 г. законодательный корпус (corps legislatif) фактически потребовал, чтобы Наполеон незамедлительно пошёл на мир[317]. Между тем в администрации появились дальнейшие признаки недовольства: префекты и их заместители начали отказываться выполнять отданные им приказы, смотреть сквозь пальцы на уклонение от призыва и неплатёж налогов и даже пускаться в бега.
При политической машине, находящейся в состоянии развала, исчезла возможность поддержания военных усилий. Но даже тогда Наполеон не сдался и начал искать спасение в выходе из испанского тупика. Так, пленённому Фердинанду VII был предложен трон взамен на обещание удаления британцев с Пиренейского полуострова, предоставление возможности возврата во Францию 60.000 ветеранам, которые ещё удерживали северную Каталонию и несколько осаждённых крепостей в других частях восточной Испании. При этом косвенно подразумевалась возможность войны между Британией и Испанией, поскольку Наполеон пронюхал о серьёзных трудностях, подтачивавших их союз после начала в 1810 г. латиноамериканских революций. Если бы эта схема сработала, то она действительно привела бы к очень серьёзным результатам — те 100.000 ветеранов, которые противостояли Веллингтону и испанцам, были последним крупным обстрелянным войском, имевшимся в распоряжении императора — но вновь Наполеону явно не хватило рассудительности: каким бы ни было состояние отношений между Британией и Испанией, последняя, несомненно, тотчас же отвергла бы условия Наполеона, что на самом деле и случилось.
