почти полную катастрофу при Лютцене и Баутцене. Положение спасло только вступление в войну Австрии и Швеции и предоставление крупной британской помощи (начиная с 1812 г. британская помощь противникам Наполеона приняла беспрецедентный характер: в 1812–1814 гг. Пруссия получила 2.086.682 фунтов стерлингов, Австрия — 1.639.523, Россия — 3.366.334, а Швеция — 2.334.992). Между тем в ходе всей кампании 1813 г. император проявлял поразительную самонадеянность. Начиная с эвакуации Восточной Пруссии и Великого Герцогства Варшавского, по пути отступления «великой армии» в расчёте на возможное контрнаступление были разбросаны французские гарнизоны, насчитывавшие в итоге более 100.000 человек. Вместо того, чтобы принять предлагаемые условия мира, согласно которым Франция лишалась её германских аннексий, Вестфалии, Берга, Иллирийских провинций и Великого Герцогства Варшавского, но ей оставлялись её естественные границы[309], Голландия и Итальянское королевство, Наполеон предпочёл получить нового противника в лице Австрии. Удвоив таким образом по собственной инициативе противостоящие ему силы, Наполеон упорствовал в сохранении Саксонии в качестве базы для своих военных операций, несмотря на её очень слабую защищённость и крайнее неудобство для обороны. И в Лейпциге он держался до последнего момента, хотя отступление 17 октября спасло бы его. И последнее, но не по важности: когда Меттерних предлагал ему условия (так называемые «франкфуртские предложения»), обеспечивавшие Франции естественные границы, он и их отверг. Во всей этой кампании мы, на самом деле, видим неспособность понять границы того, что император мог бы потребовать от Франции и своей верной армии, постоянную склонность недооценивать качество противника и забывать о своих недостатках и, прежде всего, веру в то, что можно одновременно обмануть целый континент. В нескольких словах, ради полной победы всё было поставлено на карту, и всё пошло прахом.
Конечно, в 1813 г. границы могущества Наполеона были урезаны не только в Германии, а ещё и в Испании и в Италии. И здесь есть масса материалов, говорящих о том, что чрезмерно напыщенный язык не подходит для описания событий. Хотя в Испании партизанское сопротивление на самом деле внесло серьёзный вклад в освобождение в 1813 г. большей части Пиренейского полуострова герцогом Веллингтоном, в Италии народное восстание вообще не сыграло никакой роли в поражении французов, пусть даже там и появились первые ростки национализма. Наверное, ни в какой другой области Европы Революция не вызвала такого воодушевления. Однако в ходе французской оккупации итальянское революционное движение раскололось. В то время как одни его представители видели будущее в свете сотрудничества с французами, другие начинали подумывать о создании единого итальянского государства. Итак, к тому времени, когда Наполеон пришёл к власти, возникло течение, согласно представлениям которого истинной свободы можно добиться, только если изгнать французов — и, конечно, всех прочих иноземцев — и основать объединённую Итальянскую республику. Тем не менее либерализм, представлявший эту тенденцию, был не единственным источником итальянского национализма, поскольку политика, которую преследовали французы и их пособники, привела к появлению сильной романтической тенденции, направленной на возврат к корпоративному обществу средних веков и, таким образом, противостоящей как либералам, так и Наполеону. Появившись в зародыше, эта оппозиция империи нашла благодатную почву в давнишних итальянских традициях политических и общественных ассоциаций. Со времён средневековья для Итальянского полуострова были типичны многочисленные тайные общества, цели которых охватывали по существу всю гамму общественной — и антиобщественной — деятельности. Некоторые их образцы, пропитанные традицией таинственности и заговорщическим духом, неплохо подходили революционному подполью, происходящему из узкой социальной и интеллектуальной элиты, к тому же в то время оно получило мощный толчок вследствие поощрения французами масонства.
В результате по всей Италии возникло обескураживающее множество антифранцузских тайных обществ. Главными среди них являлись санфедисты (Sanfedisti), тринитарии (Trinitari), кальдерарии (Calderari), филадельфы (Filadelfi), адельфы (Adelfi), гвельфы (Guelfi) и, прежде всего, карбонарии (Carbonari). Эти группировки можно до некоторой степени квалифицировать по их политическим воззрениям — санфедисты и кальдерарии были воинствующими католиками и традиционалистами, а филадельфы и карбонарии — республиканцами и либералами, — но практически на этой стадии все они охватывали широкий диапазон взглядов и объединялись общей оппозицией французам. Можно было бы подумать, что с появлением такого подполья Италия к 1813 г. находилась на грани восстания, но на самом деле этого не случилось. Тайные общества, обычно состоящие из состоятельных и образованных людей, не могли без подозрения смотреть на те примеры, которые предоставляла Калабрия, и на деле не хотели способствовать такому повороту событий, понимая, что они неизбежно станут одной из мишеней повстанцев. Вследствие этого они почти ничего не делали для разжигания крестьянских волнений, к тому же население питало полнейшее безразличие едва ли не ко всем их социальным и политическим интересам, поэтому события 1813 г. вызвали в Италии еле заметную реакцию. Хотя тайные общества получали помощь от бывших французских пособников, заботящихся о будущем, народ не оказал сопротивления ни австрийцам, когда те в октябре 1813 г. вторглись в Венецию, ни крупной англо-сицилийской армии, в марте 1814 г. высадившейся в Ливорно (правда, 20 апреля в Милане вспыхнуло антибонапартистсткое восстание, но к этому времени вице-король Наполеона, принц Евгений, уже подписал соглашение о перемирии). Если и была хоть какая-то реакция, то от довольно непривлекательной особы, Иоахима Мюрата, который в январе 1814 г. переметнулся на другую сторону, полагая, что ему удастся выжить только путём поддержки итальянского национализма, но его действия были во всяком случае столь медлительны, что его армия не сыграла никакой реальной роли в кампании. В результате Евгению без труда удалось продержаться в Ломбардии, до самого конца войны отражая довольно бесплодные усилия своего австрийского противника, генерала Гиллера (Hillera). Итак, кампания 1813 г. никоим образом не была ознаменована великой «народной войной» против Наполеона. Хотя нельзя отрицать, что зимой 1812–13 гг. в Испании партизанская война достигла максимума своей действенности, но в Италии сохранялось полное спокойствие, вдобавок в Германии, и даже в Пруссии, массовые армии собирались лишь путём принуждения и потому ценой серьёзного противодействия со стороны народа. А что касается Австрии и России, то увеличение численности их вооружённых сил не было отмечено никакими изменениями в их характере. Короче, вопрос о «народной войне» просто не обсуждался.
Наполеон в западне
Итак, к концу 1813 г., не считая осаждённых владений Евгения, границы Французской империи находились примерно на Пиренеях и Рейне, а Наполеону оставалось довольствоваться ресурсами, находящимися внутри «естественных границ». Его войска, которым на всех фронтах противостояли потенциально
