В конце институтского курса увалень исчез из библиотеки, а вскоре Борис благополучно, с кучей троек, сдал экзамены и его загребли в армию.
Резкая смена впечатлений почти вышибла из курчевской головы странного рецензента "Вечерней Москвы", да и разговаривать на подобные темы в армии было не с кем.
И вот, в самом начале января этого года на премьере арбузовской пьесы, куда пошел с Марьяной вместо загрипповавшего Лешки, Курчев столкнулся, опять же в курилке, с этим огромным увальнем, который то ли из-за офицерского кителя, то ли оттого, что все-таки минуло пять лет, Курчева сначала не узнал.
- Мы в Историчке встречались. Помните... ? - назвал Борис имя-отчество рецензента.
- Где он? - спросил огромный парень, который теперь тоже повзрослел и не очень походил на того оболтуса из Исторички.
- Не знаю, - почему-то смутился Борис. - Я в армии давно.
- Ваше счастье, - сказал детина. - Ничего, я его встречу. Наверно, все в Историчку шастает.
- А может, он здесь? - спросил Курчев.
- Нет. Я наблюдал с балкона, - ощерил увалень неполные челюсти и показал театральный бинокль. - Наверно, на генералке был. Но ничего. Он уже знает, что я вернулся. Пусть помандражирует.
В увальне появилась какая-то резкость и одновременно театральность, что-то блатняцкое, что к нему не шло, но, видимо, уже прилипло. Костюм на нем был хотя и не поношенным, почти новым, но каким-то старомодным и явно тесным - и глядя на него, Курчев догадался, что тот только что из лагеря, и не подвел увальня к Марьяне.
- Если увижу, передам, что вы его ищете. Но я теперь все больше не в Москве, - быстро, словно извинялся, выговорил Борис.
- Не нужно. Я сам его найду, - сказал увалень с величавой брезгливостью и, кинув пронзительный взгляд на Марьяну, поднялся в зрительный зал.
- Кто такой? - спросила Марьяна. Курчев объяснил.
- Фраер. Но на уголовника не похож. Наверно, из "фашистов". Их уже потихоньку выдергивают назад. А кого ищет?
- Да был такой театральный писака. Я еще Алешке хвастался, что с ним знаком.
- Как будто слышала, - кивнула Марьяна, а через неделю огорошила Бориса известием, что действительно театральный рецензент оказался стукачом и засадил пять лет назад увальня в лагерь. И теперь увалень ходит по всем домам Москвы и разоблачает рецензента. И жена рецензента, которую он уже успел бросить, теперь от обиды и злобы подтверждает, что да, был ее муж осведомителем (по-лагерному "композитором", потому что писал "оперу") и подписывал свои сообщения словом "источник". Будто бы даже показывала увальню куски черновиков.
Теперь, подымаясь по лестнице в третий научный, Курчев на мгновение вспомнил все свои библиотечные вечера и, радуясь удаче и ненаказанности, смело толкнул дверь этого святилища. В конце концов, что стоили мятый китель и неказистые сапоги по сравнению со свободой?! И он смело пошел по ковровой дорожке между столов с зелеными лампами, почти не стесняясь и не вжимая голову в засаленные погоны.
Конечно, в прошлогоднем феврале в еще новеньком обмундировании и в сияющих хромовых сапогах он гоголем ходил между молоденьких вузовок и чувствовал, что, только захоти, почти с любой познакомится - и оттого, что этой уверенности ему вполне хватало, не знакомился ни с кем. Но в начале марта на похоронах Сталина ему так за ночь обработали хромачи, что к утру они походили на обложки древней букинистической книги. И китель, правда, не так быстро, тоже вытерся, и волос за год на голове поубавилось - и теперь Борис шел между научными зелеными столами, как демобилизованный солдат между шеренг полковников и генералов. Инги нигде не было.
Он еще раз обошел все ряды, злясь, что забыл дома очки. Но он уже знал, что аспирантки в читальне нет. Если б она здесь была, он бы еще раньше, чем увидел ее, почувствовал это. Так случалось и с менее важными для него девчонками, а в Ингу - он в зале это понял - влюблен окончательно.
Чтобы не слишком досаждать своим хождением злобным научникам, лейтенант поднялся на хоры. Но здесь они были другие, чем в общей публичке. Тут люди тоже занимались, и стоять и разглядывать отсюда девчонок не полагалось. И все-таки сверху он успел заметить, что народу в зале не так уж густо. Много свободных стульев - но не столов, - на них лежат книги и тетради. Кинув взгляд на свои круглые, похожие на настенные, часы, Курчев понял, что подошло время обеда, и со всех ног кинулся с хоров в зал, а оттуда мимо стойки для выдачи книг вниз, в буфет, будто точно знал, что аспирантка там.
12
Она действительно сидела в буфете и, обжигая тонкие длинные пальцы, допивала чай. За три недели, что она провела в доме отдыха, подстаканники куда-то исчезли.
"Вот и уезжай", - подумала и вдруг увидела лейтенанта. Сейчас, при дневном, правда неярком, свете полуподвала Курчев показался ей шире и больше, и лицо у него было добрее, застенчивей и счастливей.
- Здравствуйте, - поднялась из-за стола, не допив чая и не успев ни удивиться, ни обрадоваться появлению технического лейтенанта.
- Еле вас нашел, - неловко пробурчал офицер.
- И я вам звонила, - смутилась Инга и с умышленной резкостью поборола смущенье. - Звонила, а мне ответили, что вас нет, а что я какая-то фря и вы мне навесили колун.
- Извините, - совсем смешался Борис. - Правда, звонили?
- Правда, правда, - кивнула, чувствуя, что в сумбурной застенчивости ей не перещеголять лейтенанта. Но ей было все равно весело и легко.
- Вам машинка нужна? Она в порядке. Я всего две страницы перестучала. У меня плохо печатается. И жалко - замечательная машинка.
- Да, хорошая. Но я вас искал не оттого... Вы меня тогда здорово выручили с башней. Знаете, завертелось и, тьфу-тьфу, обещают. Словом, я сейчас в отпуске.
- Вот как? Очень рада. Потому что жутко сначала трусила...
- Да, вы писали. Я помню. А я прочел Теккерея и куча была всяких мыслей, но почерк у меня никудышный. Вы, наверно, ничего не разобрали.
- С трудом... Вернее, почти ничего. Вчера вечером тетка мне дала. Куда-то по рассеянности засунула и в дом отдыха не отправила. Старухе скоро восемьдесят пять или четыре. Выйдем. Здесь говорить неудобно.
- Так вот, я вам звонила, - сказала Инга на лестничной площадке. - А что значит - "колун повесить"? - Она чувствовала, что чуточку, самую чуточку кокетничает, но ей не хотелось, чтобы разговор зашел о чем-то постороннем, пусть серьезном, но не слишком для нее интересном. Она не знала, для чего ей лейтенант, но он уже был тут и хотелось с ним разговаривать как-то легко и неосторожно, и чтобы он чувствовал себя смелее.
- Да так... Ничего особенного, - краснел Курчев. - Не обращайте внимания. У нас и не такое услышишь, как говорил полковник из анекдота.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
