Одно название картины гарантировало аншлаг. Странно, но почем-то не видно местных жителей. Когда кино привозили в прошлый раз, белели среди защитной формы их платки и рубахи. Не знали они, что в эти минуты селяне закапывают ценное имущество глубоко в землю.
Чипсов и колы не было, как и последнего ряда для поцелуев. Но почему-то и семечками в карманах сейчас по сторонам не плевались, а завороженно смотрели на экран.
«— Вставайте, люди русские! На славный бой, на смертный бой!».
В ответ на гремевшую песню люди в домотканой белой одежде, в высоких шапках, вылезали из ям и землянок, куда загнала их вражья сила. Согласно кивая, слушали воеводу, и под слова «за отчий дом, за русский край» шли на войну. Жены, матери, дети смотрели вслед. Нет, не все.
Вот совсем подросток, мальчик, схватил топор и ушел вслед за ополчением. Ручеек ушедших на битву с проклятым ливонским орденом постепенно превращался в людскую реку. Простые новгородцы, а не бояре, шли к Александру Невскому. А он с дружиной входил в город под красным знаменем.
То, что знамя и плащ у князя обязательно красные, знали давно, пусть это и черно-белый фильм.
«На родной Руси не бывать врагу!».
Иволгин удивленно наблюдал, как затих всякий разговор. Чуть ли не с открытым ртом, завороженно, люди смотрели в экран.
Мало того, кто-то встал от возбуждения, словно готовясь немедленно пойти под знаменем князя биться с псами-рыцарями Тевтонского ордена за русскую землю.
А как орали, предупреждая… «Не части!». Но предательски коварный топор немца-рыцаря вновь упал на шею обессилевшего в битве отрока-воина…
Панов специально, правдами и неправдами, выбивал на последний мирный вечер именно этот фильм. Конные рыцари превратятся в танки с белыми крестами, а кнехты станут цепями идущей на них немецкой пехоты.
На картине лежит странный запрет. Нельзя смотреть бойцам, но в Дома Красной Армии фильм вернулся в начале апреля [540].
*****
На другом берегу гауптман построил батальон.
Скоро должны объявить особый приказ фюрера [541].
Через десять минут раздался шум мотора, прибыл командир полка, в полосе наступления которого начнет работать их батальон.
После кратких приветствий, синий луч фонарика высветил коричневый конверт, распечатанный на глазах. Теперь в его руках белел листок с приказом.
— Внимание!
Наступила тревожная пауза, кровь напряженно пульсировала в ушах. Вот оно! Настало! Сейчас определиться их судьба.
— Солдаты Восточного фронта! Долгие месяцы я вынужден был сохранять молчание. Однако пришло время, когда я смог открыто обратиться к вам…
Гауптман потрясенно слушал последние слова Адольфа Гитлера.
Превентивный удар необходим для завершения это великой войны и спасения европейской культуры. Красная зараза покушалась на сам образ их жизни. В их руках будущее Германского рейха и судьба цивилизации. Да поможет им Бог в священной битве.
Пора и ему сказать слова:
— Солдаты! Товарищи! Не забывайте, что жидо-большевизм нанес Германии удар ножом в спину во время Первой мировой войны! Он виновен во всех несчастьях немецкого народа. Но та битва не закончена, она продолжается и сегодня, в этот час! Товарищи, не уроните честь отцов и дедов! Покажем нации, какие мы парни! [542]
Проорав традиционный «Хох» в ответ, они услышали далекий и воодушевленный рев сотен глоток с русского берега. Что там происходит? Неужели и большевики ринуться на них на рассвете?
— Батальон, смирно!.. Вольно!.. Разойдись!
Для парней настало время обсудить новости.
— Только подумаешь, и еще одна война!
— А как же пакт о ненападении между Германией и Россией?
— Ты слышал, они готовы ринуться на нас!
— Не стони. Мы покончим с русскими за три-четыре недели!
— Вряд ли, три-четыре месяца…
— Эй, не забывай, какая у нашего Адольфа фантастическая голова. Это будет окончательный триумф над Версалем. От нас всего лишь требуется еще один блицкриг.
— Вот загнул, как на митинге. Ты не в партии, сынок…
— А ты что молчишь, Франц? — в роте тот солдат слыл мрачным пессимистом.
Вот и сейчас, тень висела на его лице. Что, впрочем, не мешало нести ему в одной руке полный котелок горохового супа, а в другой — хлеб и порцию конской колбасы. Пока все рассуждают, можно спокойно набить брюхо, добыв на кухне немного лишнего.
— Фюрер, конечно, гениальный человек, но думаю год.
— Не каркай! Иначе положим тебя в братскую могилу сверху.
В ответ Франц надул толстые щеки и зло сожмурил глаза:
— Что хотел, услышал? Заткнись! Из этого дерьма не всем придется вернуться домой!
— Нет, он шутник. Не помнит, сколько недель ушло на Польшу? А как под нас легла Франция?
— Да, галлы окончательно выродились. Послушные бараны!
— Зато девчонки там просто прелесть! Стройны, как тополь!
— По моим подсчетам война должна закончиться в конце июля, и я назначил свое бракосочетание на второе августа! — многозначительно сопя, кто-то выразил свое мнение [543].
— Ты хороший математик, Гельмут, но твоей невесте придется подождать. Говорят, в России совсем нет дорог и полно грязи, приятной лишь свиньям…
— Слушай, Карл, думай, про что вякаешь.
— Хорошо, тогда мой старик говорил, что нет ничего лучше сала из тех свиней к домашнему шнапсу. А какую там делают кровяную колбасу, не хуже, чем в Вестфалии…
— Кончай голосовать за коммунистов, а не то вставлю тебе клизму из того, что приготовил на ужин наш повар.
Смех разрядил обстановку.
— Вилли, а ты чего?
Тот отложил письмо:
— Гамбург сильно бомбят англичане. Отец с семьей перебрался в Дрезден. Там безопаснее. Сестра рада. Написала, что посетила музей Карла Мая и теперь в восторге. Еще ввели карточки на фрукты и картофель.
Кто-то затянул «Эрика, как мы тебя любим». Все, как всегда. Надо, так надо. Фюрер, наконец, знает, что делает. После долгих споров, бесед, вопросов и сомнений солдаты успокоились. Главное, наступила определенность, прервавшая изматывающее томительное ожидание [544].
Прошлые победы воодушевляли даже самых мрачных пессимистов. Ну и ладно, пусть год! Когда они со славой вернутся на немецкую землю, их снова начнут обнимать, целовать, приветствовать, ласкать, забрасывать цветами, шоколадом и конфетами. Не всех, но каждый надеялся, что ему повезет.
Командир разведбатальона поднялся на наблюдательную вышку.
— Что там происходит у большевиков?
— Все, как в обычную субботу. Смотрят кино!
«Точно, варвары! Ничего, мы научим вас культуре!» — подумал гауптман, представляя, как орет толпа волосатых и грязных питекантропов в шкурах, в кривых руках вздымавшие дубины.
Живут беззаботно, руководствуются инстинктами, чужды всякой ответственности и долгу. А постоянное желание перебежчиков с другой стороны выпить? Впрочем, вроде по марксистским убеждениям, алкоголизм считается смягчающим обстоятельством. Вечно помутненный водкой разум, порочное тело и слабая воля.
Нет, они, немцы, не такие. Тот, кто проповедует слабость воли — враг. Им не нужна тысяча моральных предписаний от бога. Главное — кровь. Она бьется в сердце немца, предписывая принимать верные решения без моральных сомнений и угрызений совести.
Гауптман вернулся к себе в палатку и включил радиоприемник. По берлинскому радио передавали бодрые танцевальные ритмы. Фюрер и нация в них уверены. Теперь надо просто хорошо делать привычную работу.
И кино на русском берегу заканчивалось. Под взрыв хохота прозвучали обидные слова: «Господа рыцари в обмен пойдут. На мыло менять будем», и во внезапно наступившей тишине другие: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет».
*****
Покидая вокзал, Ненашев зашел в ресторан. Подозвал пианиста в очках и попросил, если кто-то станет очень настойчиво интересоваться панной Ненашевой, которая в девичестве была Чесновицкой, то передать господину его скромный подарок.
— Остановись у парка, — попросил Ненашев водителя, — Подождешь пять-десять минут?
Улица Ленина выглядела как-то неуютно. Пусть из-за деревьев и доносилась громкая музыка, но небольшие группы людей в военной форме, без подруг рядом, выглядели подозрительно.
— Я с вами, — оценив обстановку, заявил шофер.
— Даже туда? — Максим мотнул головой в сторону постройки с обязательным раздельным входом для мужчин и женщин у входа в парк, — Считаешь, что я один не дойду до кондиции?
— Мне запретили оставлять вас одного.
— Хорошо, давай пойдем вдвоем, друга подержишь. Мне доктора как раз недавно запретили тяжести поднимать. Подержишь?
В темноте Ненашев не видел, но знал, что его «телохранитель» стремительно покраснел. Фраза срабатывал всегда.
