каком-то смысле какашка становится какашкой только после испражнения. До того она, скорее, часть тебя, как органы.
– Или, может, точно так же мы не думаем о наших органах, нашей печени и кишках. Они внутри всех нас…
– Они и есть мы. Как жить без кишок?
– Но видеть их все равно не захочется. Если мы их видим, они автоматически противные.
Лорел Мандерли без конца трогала одну сторону носа, которая казалась голой и какой-то жутко гладкой. Еще у нее тошнотворно болела голова – так, когда больно двигать глазами, и каждый раз, когда она двигала глазами, то как будто чувствовала сложную мускулатуру, соединяющую глазные яблоки с мозгом, от чего мутило еще больше.
– Но частично нам не нравится их видеть потому, что если они видимы, то явно что-то не так, это говорит о каком-то отверстии или ране, – сказала она.
– Но нам еще не нравится о них даже думать, – сказала другая Лорел. – Кто вообще сидит и говорит: «Теперь салат, который я съела час назад, попал в мои кишки, а теперь мои кишки пульсируют, содрогаются и проталкивают еду?»
– Наши сердца пульсируют и содрогаются, но мы не против думать о наших сердцах.
– Но и видеть их не хотим. Даже нашу кровь видеть не хотим. Тут же в обморок падаем.
– Но при этом не менструальную.
– Правда. Я больше думала об анализе крови, когда видишь кровь в пробирке. Или когда порежешься и видишь, как течет кровь.
– Менструальная кровь противная, но от нее голова не кружится, – сказала с измятым в раздумьях лбом Лорел Мандерли себе под нос. Казалось, что у нее трясутся руки, хотя она и знала, что больше никто этого не видит.
– Может, менструальная кровь в итоге больше похожа на какашки. Это отходы, это противно, но если вдруг она оказывается снаружи и видимой, то это правильно, потому что вся ее суть в том, чтобы выйти наружу, от нее надо избавляться.
– Или вот еще, – сказала Лорел Мандерли. – Тебе ведь не противна твоя кожа, да?
– Иногда у меня очень противная кожа.
– Я не об этом.
Другая стажерка из редотдела рассмеялась.
– Знаю. Я шучу ведь.
– Кожа снаружи нас, – продолжала Лорел Мандерли. – Мы ее постоянно видим и никакой проблемы нет. Она иногда даже эстетичная, говорят – «у такой-то красивая кожа». Но теперь представь, скажем, квадратный метр человеческой кожи, который просто лежит себе на столе.
– Фу-у.
– И вдруг она уже противная. В чем тут дело?
Стажерка скрестила ноги по-другому. Лодыжки над босоножками «Джимми Чу» с закрытым мыском были, пожалуй, ближе к толстым, зато она носила такие невероятно тонкие и прелестные шелковые чулки, которые повезет, что не разорвешь, если натянешь хотя бы раз. Она ответила:
– Может, опять же потому, что это предполагает какое-то ранение или насилие.
Огонек приема на факсе все еще не горел.
– Больше кажется, будто кожа – без контекста, – Лорел Мандерли снова ощупала нос. – В отрыве от контекста, то есть человеческого тела, она внезапно противная.
– Если честно, мне даже думать об этом не хочется.
↓
– Просто говорю, что мне это не нравится.
– Между нами – я бы сказал, что начинаю соглашаться. Но, как говорится, это уже не в наших руках.
– Имеешь в виду, ты, может, хотел бы, чтобы я вообще не ходила с ними к мисс Молнии, – сказала Лорел Мандерли по телефону. Выл вечер вторника. Временами они с Этуотером использовали имя «Мисс Молния» как личный код для Эллен Бактриан.
– Я понимаю, по-другому запитчить было невозможно. Я понимаю, – отвечал Скип Этуотер. – Если проблема и есть, то не в этом. Ты сделала то, что, наверно, я бы сам попросил сделать, если бы соображал нормально, – Лорел Мандерли слышала шепчущий шорох кулака на уровне талии. Он продолжил: – Если кто-то и виновен, то это я, – чего она совсем не поняла. – Кажется, в этот раз от меня ускользнула какая-то центральная часть сюжета.
Журналист «Стайла» сидел на краю кровати на расстеленном полотенце, оценивая статус травмированного колена. В уединении номера мотеля Этуотер находился без блейзера и с ослабленным узлом галстука. Телевизор в номере был включен, но на основном канале «Спектравижн», где снова и снова крутился один и тот же фрагмент песни, а записанный голос явно не миссис Глэдис Хайн приветствовал в «Маунт-Кармел Холидэй Инн» и предлагал нажать «Меню», чтобы ознакомиться с выбором фильмов, игр и широким диапазоном развлечений в номере, снова и снова; и Этуотер, судя по всему, потерял пульт (который в «Холидэй Иннах», как правило, очень маленький), необходимый для смены канала или хотя бы отключения звука. Левую штанину он аккуратно закатал выше колена, чередуя направление сгибов, чтобы не помять ткань. Телевизор был девятнадцатидюймовым «Симфоником» на крутящейся подставке, приделанной к комоду из светлого дерева лицом к кровати. Это оказался тот же номер на втором этаже, в который он заселялся в воскресенье, – Лорел Мандерли как-то уже убедила бухгалтерию снять этот номер, хотя еще вчера Этуотер ночевал в «Кортъярде» от «Марриотта» на северной стороне Чикаго, куда и сейчас все еще добирался фотограф-фрилансер, работавший за плату вдвое больше его обычной, чтобы приготовиться к совместному освещению завтрашнего зрелища.
На стене над телевизором висела большая репродукция чьего-то представления о лице и голове циркового клоуна, собранных целиком из овощей. Например, вместо глаз – оливки, вместо губ – перец, а румянец на щеках – маленькие помидоры. Этуотер неоднократно – как в воскресенье, так и сегодня, – представлял, как у какого-нибудь жильца номера случается инфаркт или парализующее падение, и ему приходится лежать на полу, глядя на картину и снова и снова слушая девятисекундное сообщение основного канала, не в силах сдвинуться, крикнуть или отвернуться. В некоторых отношениях различные тики и привычные жесты Этуотера предназначались для того, чтобы овеществить его мышление и спасти от подобных мрачных абстракций – у него не будет удара, ему не придется смотреть на картину или снова и снова слушать идиотскую запись, пока на следующее утро его не найдет уборщица.
– Потому что это единственная причина. Я думала, ты знал, что она их послала.
– А если бы я позвонил вовремя, как полагается, мы бы знали об этом оба и никакого недопонимания просто и быть не могло.
– Мило с твоей стороны, но я не об этом, – сказала Лорел Мандерли. Она сидела за столом Этуотера, рассеянно открывая и раскрывая опойковую заколку. По стандарту Скипа и его стажерок, этот телефонный разговор не был быстрым или обрывистым. Время было около 3:30 и 4:30 соответственно, поскольку Индиана не поддерживает
