Одно из многолюдных племен носило имя "будины". Они имели светло-голубые глаза и рыжие волосы. Будины жили в деревянных городах и соседствовали с племенем похожих на них гелонов - жителей лесов, хлеборобов и воинов.
Затем, перестав рассказывать, Нибур стал читать Геродота - строку за строкой:
"Когда Дарий с семисоттысячным войском вторгся в Скифию, скифы решили вовсе не давать настоящего открытого сражения, но, разделившись на два отряда, отступать со своими стадами, засыпать попадающие на пути колодцы и источники и истреблять растительность".
- Постойте,- перебил его Барклай.- Перечитайте, пожалуйста, это место еще раз.
Нибур прочел снова фрагмент "Мельпомены", почему-то заинтересовавший раненого, и продолжал читать историю грандиозного похода огромного и сильного войска, обреченного на поражение жертвенным замыслом свободолюбивых дикарей.
И еще один фрагмент труда Геродота попросил Барклай прочитать ему дважды. Второй фрагмент звучал так: "Следует хорошо обдумать, каким бы образом обеспечить наше возвращение, - сказал Дарий. - Бедность этого народа была мне известна достаточно еще раньше, по слухам; теперь на месте я убедился в том вполне. Нужно уходить назад, пока скифы не пришли еще на Истр с целью разрушить мост".
Барклай попросил прервать чтение и замолчал, закрыв глаза. Потом зачем-то спросил Нибура, под какими номерами в труде Геродота значатся эти отрывки?
Нибур, не понимая, для чего ему это, ответил, что помещены они в книге четвертой "Мельпомена" и что скифский план, состоявший в том, каким образом будут уничтожены персы, Геродот изложил под номером 120, а последующий под 135-м.
- Прекрасно,- откликнулся Барклай.- Значит, 120 и 135. Прекрасно.
Но Нибур, хотя и не понял, что все это значит, почувствовал, что сегодняшней лекцией раненый русский генерал доволен более, чем любой из предыдущих.
Услышанное не давало Барклаю покоя. Он расспрашивал Нибура о скифах, как только тот появлялся. И узнал, что некоторые ученые считают их предками русских, что были они столь же храбры и неприхотливы и никогда не покорялись врагу. Узнал и то, что страна их была огромна, и полчища завоевателей еще из-за этого не могли захватить ее.
Все это намертво засело у него в голове, и он почемуто все время возвращался к рассказу Геродота. Однажды ночью Барклай почти не спал. Он все время думал о войне, о том, что будет, если французы войдут в Россию. А когда сон одолевал его, то снилась какая-то несуразица: будто идет по русским дорогам наполеоновская армия, а навстречу ей идут не регулярные полки егерей гусар, не артиллерия, встречающая ее огнем, а скачут на битву с неприятелями длинноволосые лучники, одетые звериные шкуры, на маленьких косматых лошадях. "Это же скифы!" - узнает их Барклай, и на смену полукошмару приходит облегчение: скифы победили самого Дария, побьют и Бонапарта.
Пробудившись под утро, еще до сумерек, вспомнил он приснившееся и подумал: "Вот к чему приводят навязчивые размышления. Нет минуты, когда бы не думал я о скифах, о Бонапарте, о России, о будущей войне, и вот все это сплелось вдруг во сне воедино, а ведь в этой-то фантасмагории и скрывается, наверное, ответ на вопрос: "Что предпринимать, если война? Каким образом действовать?"
А потом весь день думал о том же и вдруг понял, что ответ на мучающий его проклятый вопрос дан скифами много веков назад. И что другого ответа нет, потому что ответила уже сама История.
В конце марта в Мемеле заговорили, что вскоре сюда должен прибыть царь, и через несколько дней стало известно, что в Поланген для встречи Александра выехал Фридрих Вильгельм.
21 марта взволнованные горожане встречали союзных монархов, едущих единственной большой улицей к старому замку.
В последующие два дня оба монарха демонстративно показывались на улице только рядом и только улыбаясь.
Затем император и король уехали из Мемеля на смотр прибывшей из Петербурга русской гвардии.
Барклаю рассказали, что Александр был очень растроган, увидев своих молодцов-гвардейцев. Он не мог представить себе, чтобы кто-нибудь во всем белом свете победил их.
Но тысячи таких же чудо-богатырей видел он мертвыми и покалеченными под Аустерлицем, а значит, и этих героев мог побить неистовый корсиканец. И все же только он и только они могли, защитить несчастного короля-изгнанника. Необыкновенное чувство горячей любви к своему коронованному брату пришло на смену первому переживанию, и Александр воскликнул со слезами на глазах:
- Не правда ли, никто из нас двоих не падет один! Или вместе, или ни тот-ни другой!
Потом вновь Мемель был взбудоражен возвращением в город императора и короля.
25 марта Лина Гельфрейх, побывав в городе, рассказала Барклаю, что государь навестил раненого генерала Шувалова, и Михаил Богданович подумал, что, может быть царь заглянет и к нему, ведь и он и Шувалов были единственными генералами, лежащими в Мемеле. Но тут же пришло к нему и сомнение: хотя и он и Шувалов - оба генерал-майоры, да все же для государя они меж собою не ровня: Шувалов - граф, в третьем колене царедворец, а кто он?
Вновь раздумавшись и о себе самом, и. о войне, отвлекаясь все время на боль в руке, заснул он поздно и проснулся от того, что услышал, как кто-то вошел в его комнату. Он знал, что здесь должна быть жена, и потому продолжал лежать с закрытыми глазами.
- Доброе утро, мадам,- услышал он чей-то знакомый голос и открыл глаза.
На пороге стоял высокий голубоглазый тридцатилетннй красавец генерал в светло-сером дорожном сюртуке, держа в руках шляпу с плюмажем.
"Государь!" - узнал в генерале царя Барклай.
Царь, шагнув в комнату, остановился перед вставшей. с канапе Еленой Августой, судя по выражению ее лица, не узнавшей Александра, и, церемонно склонив голову, поцеловал ей руку.
Барклай тут же попытался сесть, но гость жестом остановил его и ласково проговорил:
- Здравствуйте, Михаил Богданович.
И от этого домашнего "Михаил Богданович" Барклаю тотчас же стало легко на душе и показалось, что не царь пожаловал к нему с визитом, а заглянул повидаться его соратник, проездом оказавшийся в Мемеле.
Когда же ответил он: "Здравия желаю, ваше величество", Елена Августа покраснела и, не зная, куда девать глаза, пропела на плохом французском, что ей надобно сказать прислуге, чтоб накрывали на стол, ежели его величество соблаговолит откушать в их доме чаю.
И выпорхнула за порог, к удовольствию обоих собеседников. Государь сел в кресло, в котором обычно сидела Елена, и с ласковой заботливостью стал расспрашивать о ранении, о том, кто и как лечит Барклая, как чувствует он себя, а потом попросил рассказать и о последнем деле под Эйлау.
Здесь Барклай стал докладывать царю, как если бы довелось ему отдавать рапорт по команде, языком военного, без липших эмоций, правдиво, но и не скрывая собственного отношения к произошедшему. Александр слушал внимательно, изредка переспрашивая его или уточняя отдельные детали и эпизоды сражения. Затем спросил, что думает его генерал о дальнейшем, и Барклай, с присущей ему откровенностью и прямотой, рассказал обо всем, о чем думал, оказавшись в Мемеле.
Более же всего говорил он о своем "скифском плане", и царь неожиданно стал выспрашивать его о разных сторонах такого грандиозного и необычного прожекта, так же, как только что разузнавал он подробности недавнего сражения под Эйлау.
Присутствие царя обязывало Барклая говорить языком стратега, и он говорил, что в России нет генерала, который мог бы соперничать с Наполеоном в искусстве полководца, что когда он на поле боя, то уже одно это стоит двух лишних корпусов. Барклай говорил, что нужно взять в союзники себе стихию - бескрайние просторы, холода, бездорожье, беззаветность народа все те условия, которые свели бы к нулю полководческие таланты Наполеона, добавив к этому войну без правил и без пощады, когда сжигались бы хлеба, отравлялись колодцы, каждый мужик стал бы ратником, а весь российский люд стал бы ополченным народом.
- Тогда,- говорил Барклай,- пришлось бы противнику десятки тысяч своих солдат оставлять в гарнизонах, чтобы противостоять ополченцам, десятки тысяч отдать в конвои, которые сопровождали бы обозы с боевыми припасами, фуражом и провиантом. И их число все более возрастало бы по мере того, как главные силы неприятеля уходили все дальше от операционного базиса и, соответственно, постоянно уменьшались. Пространство, государь, всосало бы армию захватчиков, сколь велика бы она ни была, ибо нет и не может быть армии, способной захватить территорию от Немана до Волги.
Александр слушал Барклая молча, но с большим вниманием и видимым интересом.
- Что ж,- спросил он наконец,- как далеко, полагаете вы, можно было бы ретироваться?
- Да хоть до Казани, государь. Главное в войне - победа.
Александр ни о чем более не спрашивал, но на прощанье сказал, что награждает его сразу двумя орденами - Анной первого класса и Владимиром второго. Любимому же его 4-му егерскому полку жалует он серебряные трубы.
