Кад Годдо… Сказание древнего Уэльса о Битве Деревьев… Так о чем я молчу?.. Не могу понять. Не хватает какой-то малой малости…
За окном ночь, снежные заряды вихрятся и пропадают во тьме…
* * *
Герман проснулся совершенно больным. Слово «проснулся» даже не вполне подходило к тому состоянию тяжелой одури, в которой он метался. Словно опоенный каким-то недобрым снадобьем. Всю ночь он куда-то бежал, кем-то командовал и сам пытался уйти от неведомого преследования, но не было в этом кошмаре ни людей, которых он знал бы раньше, ни каких-то мест, которые бы он узнал… Он бежал за кем-то, но настигали его самого…
Герман тряхнул головой. Все это бредни. Скорее всего — коньяк.
Какая-нибудь мешанина из технического спирта, марганцовки и жженого сахара — Герман никогда не злоупотреблял спиртным, да и выпивал только по необходимости, для дела, и вряд ли мог отличить хороший коньяк от подделки. Тем не менее он поднес початую бутылку к носу, вдохнул… Аромат был густым, янтарная жидкость — прозрачной и солнечной. Нет, проводник не обманул. Впрочем, Герман давно заметил — его старались не обманывать…
Он плеснул коньяку в стакан, совсем немного, согреться. Это просто нервы.
Выпил, глянул на часы — и удивился! Вместо запланированных двух он проспал все шесть часов. Теперь без четверти четыре утра. Ну что ж… «Коммандос» называют это время — «час смертей». Или — «час волка». Именно около четырех человек, какой бы он ни был стойкий ко сну начинает «клевать», если на посту; именно в это время у того, кто выспался и загодя приготовился, преимущество при внезапном нападении наивысшее. «Латинос» вообще назвали этот час — «время переворотов». Операции в «банановых республиках» по смене одного режима на другой всегда начинались в четыре и заканчивались к пяти. Проснувшиеся граждане с утра могли лицезреть в «ящике» уже нового генерала, обращающегося к «свободному народу» от его же имени.
Пора.
Герман извлек из «сбруи» два бесшумных пистолета, проверил. Двенадцать девятимиллиметровых пуль — вполне достаточно, чтобы решить дело тихо. И без свидетелей. Он встал, запахнулся в куртку и вышел в коридор.
Внимательно просмотрел расписание. Через сорок минут будет Репнинск. От него до Москвы автомобилем — всего четыре с небольшим. То, что нужно. Пора.
Аккуратно и вежливо он постучал костяшками в купе проводника. Дверца отъехала в сторону, тот, встрепнутый спросонья, таращился на Германа дикими круглыми глазами.
— Чего-то желаете? — наконец произнес он.
— Еще коньяк.
— Это — пожалуйста. — Проводник наклонился, извлекая бутылку из прикрытого одеялом ящика.
— По расписанию идем?
— Минута в минуту. В десять пятнадцать будем в Москве.
— Прекрасно. Как пассажиры? Все такие беспокойные, как я?
— А кроме вас и этой парочки — больше никого. Богатые — самолетами летают, а остальным СВ — не по карману. — Проводник осекся было — получилось, он вроде причислил такого денежного клиента не к вполне состоятельным людям, поспешил исправиться:
— Нет, с самолетами тоже морока: то снег, то дождь, то погода нелетная, особенно по такой-то поре… Да и падают они, что листья в ноябре…
— Падают, падают листья… Ну и пусть — зато прозрачней свет… — напел тихонько Герман. — Значит, пустой вагончик…
— Да. А летом — наплыв! Лучше ехать с комфортом, чем кое-как. — Проводник заерзал. Его тяготил этот пустой разговор, и еще — он вдруг почувствовал страх, словно находился не в своем вагоне, на привычном, знакомом месте, а где-то на пустой темной дороге, и встречный — незнакомец, незнакомец опасный, и ты беззащитен перед ним…
— С комфортом — хорошо. Если есть деньги.
— Без денег — оно никуда.
— Вот именно. За все надо платить.
Он сунул руку в карман, вынул пистолет, приставил ствол ко лбу проводника… Глаза того стали жалкими и испуганными, губы искривились в плаче.
— Вы… Я… Пожалуйста… У меня ведь — детки…
— Платить. За все.
Герман нажал на спуск, щелчок, голова проводника дернулась, и тело бросило назад. Наволочка, на которую откинулась пробитая пулей голова, стала алой.
Убийца взял внутренний ключ, открыл им окно, выставил раму, одним движением поднял труп и вытолкнул в окно. Следом — вышвырнул и подушку. Поставил на место раму. Прислушался. Вагон спал.
Герман чувствовал легкость и возбуждение. Это всегда действовало на него как наркотик. Он мог бы убить провожалу молниеносно, тот бы перешел в «мир иной», даже не заметив. Но… Нужно сочетать. Дело и удовольствие. Герман не употреблял наркотики как раз потому, что более сильного, чем распоряжаться смертью, он не знал.
* * *
Я проснулся оттого, что погибал. В мутной воде. Нагубник выпал изо рта, никого из ребят не было рядом, я потерял ориентировку, не знал, где верх, где низ, и застыл в оцепенении — пойти вместо всплытия на глубину — верная гибель, но и подняться на поверхность с тридцати метров враз — то же самое… Да и на поверхности меня ничего не ждет, кроме пули от охотников на «морских волчар»…
Сел на постели, лоб — влажный от пота. Это было двенадцать лет назад.
Излетная пуля перебила воздухопровод; вода была небывало мутной, мы общались «концами»: травили, соединенные парами… Но мой напарник погиб, . Еще. там, наверху. На судне ждала засада. Кто-то из «черных друзей» сдал всю операцию за вполне конкретные «зеленые». Я погибал.
Корт материализовался рядом, словно призрак моря. Вытащил свой нагубник, дал «дернуть» пару раз; я отстегнул ставший бесполезным ранец. Корт привантовал к нему груз, кран отрегулировал так, чтобы тот выдал «пузырь» — это будет верный знак для тех, кто пасет нас наверху, что пловец мертв. За это время мы уйдем.
Мы пошли рядом. Но не в ту сторону берега — в открытое море. С одним баллоном — это был риск, но не больший, чем угодить в уже приготовленную для нас «рыбаками» сетку.
В море мы болтались сутки. Повезло нам отчаянно. Как уже потом мы узнали, за рифом было полно акул, а «охотники», чтобы действовать наверняка, разбросали там куски окровавленного мяса. Корт тогда оскалился — это он так улыбался: «Эти твари своих не жрут!» Хотя оба мы знали — эти твари жрут все!
Из группы спаслись только мы двое.
Было большое желание потом вернуться и взорвать к хреновой бабушке эту посудину с любителями кормить акул. Но так нельзя воевать. Когда тебя «сдают» еще до начала операции. А на свой страх и риск — это больше чем ребячество…
Как известно, любители в профессиональном «спорте» вообще не живут.
На ощупь нашел сигарету, но поджигать не стал. Лена спала, завернувшись в одеяло, словно в походную плащ-палатку. Нет, покурю в тамбуре. Тут и так дышать нечем.
Худощавый блондин выходит из купе проводника, и я встречаюсь с ним взглядом. Глаза он отвел мгновенно, но мне оказалось вполне достаточно, чтобы заметить их холодную вязкость и тот особый азарт, какой бывает у наркоманов после приема дозы… И еще — у меня такое впечатление, что он меня узнал. То есть глаза его метнулись вверх вправо — воспоминание — и опустились вниз, чтобы не выдать… Поскольку я его не знаю, а он меня идентифицирует с кем-то, значит…
Стоп. Нервы — ни к черту. Да и сон был не из эротических… Парень просто заходил в наше купе, ошибшись дверью… Вот и все узнавание… Мнительный ты стал, Сидор, ох мнительный…
А все же — что-то мешает мне расслабиться… Сон? Ощущение мутной воды вокруг, которое так и не прошло после пробуждения?..
Медленно поворачиваюсь к нему спиной и иду в сторону тамбура. Мну сигарету. Застываю на месте, разворачиваюсь резко. Глаза блондина, который идет мне вслед, снова встречаются с моими. На этот раз свои чувства он скрыть не успел. Я для него — дичь.
— У вас зажигалки не найдется?
— Что? — Он даже не врубился сразу — насколько внешне расслаблен, настолько же внутренне собран. К чему? К бою?
— Огоньку… Забыл вот зажигалку в купе, да и найти ее там…
— Да-да… — Рука его скрывается в кармане, и я — бью!
Блондин успел угадать направление удара, отклонился, кулак пришелся вскользь, а он уже принял боевую стойку, глаза застыли, как кубики льда, на губах появилась гримаска, если и напоминающая улыбку, то очень отдаленно…
Чудом ухожу от его прямого тычка и понимаю, что рядом с ним — я не боец.
Он разделает меня, как Бог — черепаху, и если бы проход не был таким узким, я уже лежал бы в отлете… Как говорится, мы — в разных весовых категориях. В смысле мастерства. Отхожу медленно к тамбуру… А блондин, похоже, и не очень торопится. Сейчас он — на своем поле, куда спешить?.. И «перебить стрелку» уже не удастся… Хотя… А не «спраздновать» ли мне труса?.. Естественно, я помню и о «тридцать третьем приеме каратэ», который в русском переводе звучит как «ноги мои ноги, несите мою попу», — в данной ситуации он может быть весьма действенным. По крайней мере, удалит нас из вагона, где мирно спит Ленка: она точно лишняя на этом «празднике здоровья», а привычка к «чистоте» у «спортсмена-разрядника» стала, пожалуй, такой же необходимостью, как писать перед сном… Меня он «выключит», девчонку — убьет. Игры профессионалов, ходить им конем!
