Из этого шедевра кадетской журналистики явно следовала неизбежность нового противостояния во имя создания новой власти. Но для того чтобы выполнить эту задачу, необходимо было разрушить старую власть. Одним из механизмов этого разрушения стала Особая верховная следственная комиссия, которая должна была раскрыть причины кризиса снабжения армии. Поначалу казалось, что ее руководитель будет действовать в желательном для либералов направлении. 15 (28) августа 1915 г. Н. П. Петров дал интервью прессе, собрав ее представителей на своей квартире. Специально были приглашены председатель ЦВПК А. И. Гучков и представитель Военно-морской комиссии Думы Н. В. Савич. Генерал заявил о проделанной за две недели работе (комиссия собиралась четыре раза), сочтя необходимым особо отметить: «Комиссия, как и общество, не может равнодушно отнестись ко всем тяжелым последствиям несвоевременного и недостаточного снаряжения армии, из-за которых погибло множество драгоценных для нас жизней. Нельзя думать, что чиновники, кто бы они ни были, могут остаться безответственными. Поэтому комиссия ставит своей задачей выяснить со всей объемлющей глубиной причины указанных преступных явлений и тем способствовать на будущее время улучшению дела снабжения армии боевыми припасами»127.
Итак, глава комиссии поначалу был уверен в том, что причиной снарядного кризиса являлось преступление, и готов был к принятию нелицеприятных решений. Именно этого и ожидали от него организаторы «дела». Однако вскоре между членами комиссии выявились противоречия. Представителям общественности не нравилось то, что генерал Н. П. Петров руководил ее работой «более чем сдержанно и осторожно», не проявляя при этом желательной с их точки зрения инициативы. Представители Думы и Государственного совета сразу же объединились и, действуя слаженно, перетянули на свою сторону еще и сенатора Н. П. Посникова128. Это было ценное приобретение, которое давало не только прочный перевес при голосовании, но и демонстрировало поддержку представителей общественности со стороны закона. Н. П. Посников возглавлял юридическую часть комиссии129.
Для использования В. А. Сухомлинова в качестве громоотвода необходимо было легитимировать слухи и клеветнические обвинения в предательстве. Именно эту задачу и решала подкомиссия Н. П. Посникова, «собиравшая всю ту грязь и инсинуации, которые охотно приносила ей улица»130. Фактически сенатор превратился в «ящик для доносов» общественности. Не удивительно, что, примкнув к ее представителям, он довольно быстро убедился в предательстве В. А. Сухомлинова и даже углядел целых восемь шпионских сетей, ведущих к нему, и это не считая (!) «дела Мясоедова»131. Время для такой бдительности было выбрано как нельзя кстати. После взятия немцами Ковно в стране поднялась новая волна шпиономании. Падение крепости с готовностью объясняли предательством. «Ставка так сама приучила к тому, – вспоминал А. И. Спиридович, – что всякую ее неудачу объясняли какой-нибудь изменой, чего на самом деле не было, что и теперь этой новой сплетне верили»132.
Не удивительно, что в комиссии под председательством генерала Н. П. Петрова вскоре возник вопрос о рекомендации привлечения бывшего военного министра к следствию «в связи с имевшимися данными о развитии при нем шпионских организаций». Естественно, с подобной инициативой выступили представители общественности. Первым это предложение сделал граф Г А. Бобринский, его активно поддержал С. Т. Варун-Секрет, а Н. П. Посникову оставалось только придать инициативе юридическое оформление. На глазах из ничего возникало новое «дело», выводившее «сети шпионажа» к самым вершинам государственной власти. Не все, конечно, поступали подобным образом. Генерал А. И. Пантелеев, например, после первой попытки поставить вопрос о следственном дознании против
B. А. Сухомлинова демонстративно прекратил посещение заседаний комиссии, но повлиять на ход «расследования» это уже не могло133.
Тем временем ожидаемый пессимистами переезд императорского правительства в Москву не состоялся, но наступление немцев делало необходимым перевод Ставки в тыл. По ночам в Барановичах был слышен гул германской осадной артиллерии, обстреливавшей Новогеоргиевск134. Первоначально выбор стоял между Витебском, Оршей и Могилевом. 9-10 (22–23) августа 1915 г. Ставка была переведена из Барановичей в Могилев, где и осталась до конца войны. Правда, в сентябре того же года рассматривался вопрос о возможном переводе Ставки в глубь страны. Имелось несколько вариантов передислокации: Орша, Борисов, Быхов, Могилев и Калуга. Борисов сразу же был отвергнут по причине близости больших лесных угодий, принадлежавших Николаю Николаевичу. Он не хотел, чтобы про Верховного главнокомандующего говорили, что он устроил Ставку в своем имении. Орша находилась слишком близко к фронту. В Калугу была даже отправлена комиссия для осмотра и отбора помещений. Ставку планировалось разместить в здании местного дворянского собрания, но потом эта мысль была отброшена. Калуга находилась слишком далеко от фронта, да и сам переезд в столь глубокий тыл мог произвести нежелательное впечатление. Кроме того, в Калуге имелось всего 3–4 гостиницы, что было недостаточно для приема чинов Ставки.
Могилев был выбран по рекомендации коменданта штаба генерала
C. П. Саханского, так как там имелись и удобные присутственные места, и около 70 гостиниц разного уровня135. Он лично приехал в Могилев и выбрал для Ставки губернаторский дом, губернские правления, здание канцелярии губернатора и потребовал выделить около 100 комнат для чинов штаба. После этого в городе закипела работа. Учреждения покидали выбранные С. П. Саханским здания, вывозились архивы, специальные команды протягивали телефонные и телеграфные линии136. Все работы проводились в спешке. Организация переезда из Барановичей была поставлена далеко не на самом высоком уровне, однако все обошлось без эксцессов137. Николай Николаевич покинул Барановичи 7 (20) августа и на следующий день был в Могилеве138. Он въехал в город вместе со своими ближайшими сотрудниками торжественно, по улицам, запруженным толпами приветствовавших его людей139. Все это не производило впечатления переезда штаба, вызванного отступлением.
Главнокомандующий с братом и начальником штаба разместились во дворце губернатора; управление дежурного генерала, протопресвитера, начальник военных сообщений, часть свиты Николая Николаевича – в здании окружного суда по соседству. Так называемый дворец губернатора представлял собой небольшой двухэтажный дом, шесть окон на четыре; здание окружного суда, где потом и работал штаб, было также двухэтажным, но длиннее – 21 окно на четыре140. Резиденция губернатора была живописно расположена высоко над Днепром, рядом находился хороший сад. «Из верхнего этажа дома, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – где помещалась столовая Великого Князя Николая Николаевича, открывался чудесный вид на Заднепровье, покрытое зелеными лугами, далее переходившими в обширные хвойные леса»141. Позже на зданиях, занятых штабом и расположенных рядом с ним, были установлены пулеметные вышки для стрельбы по воздушным целям142. Остальные чины Ставки расположились в зданиях и гостиницах города. При передислокации в Барановичах на время оставили управления дежурного генерала и военных сообщений для того, чтобы освободить для них присутствия в Могилеве143.
Между тем на фоне думских баталий, свидетельствовавших о провале нового курса и неудачах на фронте, влияние главковерха явно стало сходить на нет. Британский представитель при Ставке генерал Дж. Генбери-Вилльямс сообщал, что слухи о замене Николая Николаевича (младшего) на посту Верховного главнокомандующего императором ходили с июля 1915 г. Во всяком случае, во время своей истерики в Ставке в конце мая 1915 г. Николай Николаевич сам предложил заменить его более способным человеком. Одновременно он дал весьма лестную оценку генералу М. В. Алексееву, назвав его «человеком на своем месте». Тогда же в переписке император впервые назвал генерала своим «косоглазым другом»144. Имя М. В. Алексеева впервые появилось в прессе, где была напечатана его биография под заголовком «Соратник Скобелева»145.
Генерал М. В. Алексеев становился все более популярным. На этом имени к концу лета сходились очень многие. М. В. Родзянко в это время советовал и великому князю, и императору сменить Н. Н. Янушкевича на М. В. Алексеева. В начале августа 1915 г., в наиболее тяжелые дни отступления русских войск с польского выступа, Николай Николаевич выезжал советоваться с М. В. Алексеевым в Седлеце и докладывал потом о результатах совещания Николаю II. Авторитет этого генерала был велик, и расхождений по вопросу его нового назначения практически не возникало. Опасения вызывали именно намерения императора занять пост Верховного главнокомандующего. Попытки военного министра и председателя Думы возражать, апеллируя к опасности разделения высшей военной и гражданской власти в стране, ни к чему не привели. В правительстве серьезно считали возможной эвакуацию Киева и даже Петрограда146.
