Тут-то и возникла загвоздка, о которой я упоминал ранее. Рассказ библиотекаря, грешивший неточностью деталей, заставил меня в первый момент поверить в то, что события, которые ожидали академиков чуть позже, произошли в ущелье в предгорьях Пиренеев. Однако, изучив более подробно его отчет, а также путеводители и географические карты той эпохи и выстроив таким образом весь маршрут, я пришел к выводу, что милейший дон Эрмохенес был так потрясен происшедшим, что перепутал названия и точки на карте, перенеся их намного ближе к границе, чем это было на самом деле. Но описание решающего момента этого происшествия и, главное, – его мизансцены дало мне кое-какие зацепки, которые с помощью современных карт и снимков с воздуха я смог успешно использовать для своего повествования. Так, характеристика одного из участков пути – «мы миновали замок, пересекли мост, а затем справа от нас, возле реки, появилась средневековая церковь с высокой колокольней, окруженная соснами, осинами, огородами и фруктовыми садами» – почти точь-в-точь соответствовала спутниковому снимку, который я обнаружил в Гугле. Деревья, упомянутые доном Эрмохенесом, все еще росли на своих местах, однако их сильно потеснил город, в который за два с половиной столетия, промелькнувшие с той поры, преобразился «поселок с населением в триста душ». Библиотекарь упомянул lgorge des Loups – Волчье ущелье, расположенное у реки, однако не сумел правильно указать, где именно располагалось это место, которое, скорее всего, исчезло вместе с лесами, вырубленными под современную застройку. Зато замок – или скорее роскошное поместье какого-то дворянина – по-прежнему был там; за излучиной реки я обнаружил мост, а справа от него высилась колокольня готической церкви, четко обозначавшая старый центр небольшого городка, который ныне окружает его со всех сторон. Городок называется Тартас, и я пришел к выводу, что, скорее всего, это и есть то самое место, которое описывал библиотекарь.
То, что произошло в этом поселке и его окрестностях, было крайне важно: оно сыграло в этой истории решающую роль. Приняв решение завершить свою книгу как можно правдоподобнее, я отправился в Тартас, вооружившись географическими картами, моими записями и копией отчета, переданного доном Эрмохенесом в Академию. Я выехал на автомобиле, взятом напрокат в Сан-Себастьяне, пересек границу и достиг берегов реки Адур, вдоль которой следовал по второстепенным трассам до слияния этой реки с рекой Мидуз, где располагался Тартас. Разумеется, окружавший меня пейзаж сильно отличался от того, что видел перед собой путник XVIII века, однако основные приметы сохранились и выглядели так же до сих пор. Мне повезло: одна из messageries, или почтовых станций для карет и дилижансов, расположенных по дороге, связывающей Париж с Андаем, была подробно описана маркизом де Уренья в его «Путешествии». Таким образом, мне удалось установить, что, с большой вероятностью, «славное, опрятное, на сорок или пятьдесят человек, а также принадлежащих им животных» заведение и было тем самым постоялым двором, перед которым дождливым вечером остановилась берлинка академиков, проделав пять лиг от Мон-де-Марсан. Дон Педро и дон Эрмохенес, усталые, голодные и вконец измотанные дорожной тряской, вылезли из заляпанного грязью экипажа, намереваясь хорошенько отдохнуть и еще не догадываясь, что предстоящая ночь и следующий за ней день сулят им самые драматичные потрясения.
Паскуаль Рапосо решил сделать все возможное, чтобы потрясения произошли как можно скорее. Держась за седельную луку, подняв воротник шинели по самые уши, а шляпу натянув до бровей, одинокий всадник издали смотрит на берлинку, остановившуюся на постоялом дворе в захудалом городишке Тартас. Солнце опустилось уже совсем низко, задевая брюхом горизонт, тучи вдалеке сливаются с лесом, окружающим это место со всех сторон, и тени ползут по серым полям, превращенным дождями в сплошное месиво, постепенно окутывая мраком притаившийся с той стороны реки городишко, от которого в этот час осталась лишь едва различимая в темном небе высокая башня колокольни.
Вдоль русла реки Мидуз тянется плоская однообразная равнина, и неопрятный, пепельный свет вечерней зари, исчерканный мелким, бесконечным дождем, от которого все вокруг пропиталось водой – шинель Рапосо насквозь вымокла, а шерсть его коня жирно лоснится, – окрашивает ртутным блеском лужи и параллельные колеи, оставленные экипажем на расползшейся дороге, той самой, что забрызгала грязью ноги усталого коня и сапоги всадника.
Помедлив в раздумье, Рапосо вонзает шпоры в конские бока и устремляется рысью по дороге до самого постоялого двора, слыша вокруг себя лишь шлепанье копыт по мокрой глине. Подъехав ближе, он, не останавливаясь, бросает взгляд на стоящую напротив крыльца берлинку, которую возница в наглухо застегнутом плаще как раз собирается отогнать под навес, где стоят остальные экипажи. Академики уже исчезли в дверях постоялого двора, огромной и одиноко стоящей домины с дымящейся трубой, которая заставляет Рапосо, утомленного долгой дорогой и всепроникающей сыростью, позавидовать жаркому очагу, перед которым наверняка уже уселись академики, чтобы побыстрее согреться в ожидании сытного ужина. Ослабив поводья, всадник с величайшим вниманием осматривает конюшню с лошадьми, а также навесы, под которыми ночью размещают экипажи постояльцев; затем легонько пришпоривает коня и устремляется к каменному мосту, виднеющемуся вдалеке сквозь завесу дождя. Не в первый раз приходится Рапосо проделывать этот путь – вот почему он выбрал именно это место, – и теперь он без труда узнает небольшой одинокий замок, возвышающийся чуть в отдалении рядом с дорогой и отгороженный каменной стеной, из-за которой виднеются купы деревьев.
Цокот подков звучит по-другому – более гулко и отчетливо, – когда конь ступает по булыжникам моста. Вода под его сводами течет бурная, мутная, среди пены можно разглядеть ветки деревьев. Оставив реку позади, Рапосо направляет коня по дороге, уходящей вправо, постепенно приближаясь к городку: полсотни домишек, затерянных в сумерках, предшествующих глухой ночи, сквозь которые лишь кое-где проглядывает тусклый огонек. Ориентируясь на церковь, чья остроконечная колоколенка виднеется поодаль, Рапосо отыскивает центральную площадь, где, как ему известно, расположена ратуша. Город почти полностью погружен во мрак, когда он спешивается с коня, привязывает поводья к железному кольцу, вделанному в стену, и осматривается, стараясь сориентироваться среди домов, окружающих темную площадь. Затем стряхивает дождевую воду с шинели и направляется к одному из них, на чьей притолоке висит маленький фонарь, освещающий намалеванную кое-как табличку, висящую над входом: «Aux amis de Gascogne»[99], гласит надпись. Подойдя вплотную, он толкает дверь и входит в трактир.
– Черт подери, Рапосо! Это ты или твой призрак? Сколько лет не виделись!
Хозяин трактира, сидевший перед камином с трубкой в зубах, завидев Рапосо, вскакивает и вынимает изо рта трубку. Изумление на его лице сменяется радушной улыбкой. Он протягивает руки к вошедшему, и становится заметно, что на правой не хватает указательного пальца. Имя хозяина – Дюран; это худощавый малый с густыми, уже наполовину седыми волосами. Печальные глаза старой собаки. Такие доверяют не всем и не во всяком деле. Испанец из Валенсии, женатый на француженке, обосновавшийся здесь уже давным-давно. Старинный приятель странника, который сейчас снимает мокрую шинель, присаживается к огню и стягивает заскорузлые сапоги, чтобы согреть окоченевшие ноги. В трактире уютно, стены увешаны охотничьими трофеями, в середине стоит длинный стол, основательный и чистый, вдоль которого расставлены скамейки. В зале находятся только хозяин и какой-то безразличный ко всему тип, мирно спящий возле кувшина с вином в противоположном конце стола, подперев руками голову.
– Откуда ты?
– Из этого чертова дождя, откуда же еще.
В мире, привычном Паскуалю Рапосо, лишние слова произносятся, как правило, редко. Они только мешают. Лучше прикинуться, что ты ничего не знаешь, или рассказывать только самое необходимое, особенно если ты – старый приятель, который появляется без предупреждения, по сложившемуся обычаю занимает лучшее место напротив огня и тянет руку, чтобы в нее вставили стакан с подогретым вином. Так или иначе, Дюран не задает вопросов, за исключением самых простых, а Рапосо отвечает лишь то, что ему выгодно или удобно ответить. Пока одежда только что прибывшего гостя дымится от жара – на несколько минут он замирает, повернувшись к камину спиной, чтобы высохнуть побыстрее, они обмениваются обычными вопросами и ответами: как поживают общие друзья, как дела в знакомых местах, после чего некоторое время оба предаются воспоминаниям. Именно такие беседы смазывают заржавелые шестеренки старой дружбы.
