сказал, и догадаться об этом нелегко. Некоторые думают, что он вспомнил любовную связь с женой своего брата; но Доминия клялась торжественной клятвой, что этого не было, а она бы не стала отрицать, если бы что-нибудь было: она хвалилась бы этим, как готова была хвастаться любым своим распутством»[63] — так описывает его смерть Светоний.
Давид Флуссер убежден, что, говоря об «одном поступке», за который он себя упрекал, Тит имел в виду разрушение Иерусалимского Храма, и этого-то и не могли, дескать, понять римские историки.
Согласно утверждению Талмуда, в течение семи последних лет жизни Тита проникший по воле Всевышнего в его мозг комар изводил его адскими головными болями, и это стало ему возмездием за главное преступление его жизни. Судя по описываемым в Талмуде симптомам, Тит страдал либо от приступов мигрени, либо от опухоли мозга. Не исключено, что его плач по окончании представления гладиаторов был связан с тем, что боль, которую причиняла ему опухоль, стала нестерпимой. И хотя никаких доказательств правдивости этой легенды нет, автор все же решил привести ее в изложении Х. Н. Бялика и И. Х. Равницкого:
«Едва Тит вышел на берег, как в ноздри его влетел комар, и, засев в голове, в продолжение семи лет точил мозг его. Однажды, проходя мимо кузницы, Тит почувствовал, что при ударах молота комар перестал мучить его. „Средство найдено“, — решил он и поместил в комнате своей кузнеца, который должен был беспрерывно колотить молотом о наковальню. Кузнецу из римлян выдавалась плата по четыре зуза за день, кузнецу же из иудеев Тит говорил:
— Достаточно, что ты видишь несчастье врага твоего.
Прошло тридцать дней — и комар, привыкнув к стуку молота, снова принялся точить мозг Тита.
Умирая, Тит завещал:
— Тело мое сожгите и пепел развейте по семи морям, дабы Бог иудеев не мог отыскать меня и призвать на суд Свой»[64].
Но то, что во всем еврейском мире было воспринято как справедливое возмездие Небес, для Иосифа стало тяжелейшим личным ударом, так как он понял, что остался без главного защитника и покровителя, и теперь давние происки его многочисленных врагов могут достигнуть цели.
Он, видимо, почувствовал явное облегчение, когда Домициан, еще при жизни брата оспаривавший его право на власть и велевший всем слугам оставить агонизирующего Тита в одиночестве, отнесся к нему более чем благосклонно — в отличие от его отношения к многим другим приближенным Тита.
«А преемник ero Домициан еще и прибавил мне почестей. Ибо он наказал обвинявших меня иудеев и приказал покарать раба евнуха, воспитателя моих детей, коrда тот стал обвинять меня. А мне он предоставил свободу от налоrов для моих имений в Иудее, что есть величайшая честь для снискавшеro ее. И жена Цезаря Домиция постоянно блаrодетельствовала мне», — с гордостью сообщает Иосиф в финале своего «Жизнеописания».
Он, безусловно, не бедствовал — имения в Иудее приносили доход, да еще и не облагаемый налогом, плюс приданое жены — все это должно было давать средства к существованию.
В «Жизнеописании» он сообщает, что у него был специальный образованный раб-евнух для воспитания двух младших сыновей — Юста и Симонида-Агриппы. Потом этот раб составил на него донос, дело дошло до суда, и раб был признан виновным в клевете. Но для нас важен в данном случае сам факт — в Риме I века подобные рабы-менторы стоили очень дорого, и ими обычно владели лишь состоятельные граждане.
В то же время Домициан, как уже было сказано, не очень увлекался чтением и относился к людям творческих профессий несколько иначе, чем его отец и брат: он жестоко карал за любую критику в свой адрес, но при этом практически никого не спонсировал. Таким образом, для того чтобы относительно беззаботно жить и продолжать заниматься литературной деятельностью, Иосифу был нужен новый патрон.
И таким патроном стал Эпафродит (по-гречески «Миловидный»), которому Иосиф и посвятил две свои последующие книги — «Иудейские древности» и «Против Апиона».
Иосиф впервые упоминает своего нового патрона в предисловии к «Иудейским древностям»: «С течением времени и меня, как это обыкновенно бывает с людьми, решающими взяться за какое-либо грандиозное предприятие, обуяли лень и сомнение в возможности довести на чужом языке и в чуждой нам форме до благополучного конца такую обширную задачу. Но нашлись люди, которые из любви к истории побуждали меня к этой работе; между ними на первом плане [стоит] Эпафродит, человек, серьезно любящий всякую науку и находящий особенное удовольствие в исторических исследованиях, тем более что он сам был участником великих событий и свидетелем многоразличных переворотов, причем он во всех этих случаях проявил удивительную силу характера и неизменную добропорядочность. Под влиянием его, который проявляет всегда столь великую симпатию ко всем предпринимающим какое-нибудь полезное или славное дело, и, стыдясь навлечь на себя его подозрение, будто бы мне приятнее безделье, чем столь славный труд, я усерднее стал продолжать свою работу, тем более что, кроме всего вышесказанного, принял во внимание и то обстоятельство, что предки наши охотно сообщали [другим] подобные сведения и что некоторые из греков с усердием изучали наши обычаи и историю» (ИД, Пред.: 2).
Существует несколько версий по поводу того, кем был этот самый Эпафродит и откуда взялось его огромное состояние. Согласно первой, он был тем самым вольноотпущенником Нерона, который присутствовал и даже вроде бы непосредственно участвовал в самоубийстве последнего. Иосиф мог познакомиться с ним еще во время своего первого приезда в Рим, когда добивался аудиенции у императора, а после того как он обосновался в Риме, это давнее знакомство могло перейти в дружбу, включающую в себя финансовую поддержку его литературных занятий.
Однако этого, связанного с Нероном Эпафродита император Домициан в 95 году приговорил к смерти, а трактат «Против Апиона», в котором Иосиф снова произносит теплые слова в адрес патрона, был явно написан после этой даты.
На этом основании Тесса Раджак приходит к выводу, что речь идет о другом Эпафродите, который тоже, вероятно, был вольноотпущенником, но родом из Александрии, занимал высокие посты в Египте, затем входил в ближайшее окружение Домициана; то есть речь просто идет о тезке бывшего раба Нерона, известном грамматике I века, который благополучно пережил Домициана и жил еще при его преемнике Нерве.
Однако сторонники первой версии отказываются верить в то, что речь идет о случайном совпадении имен двух вольноотпущенников, особенно с учетом того, что имя Эпафродит было не таким уж распространенным. А значит, следуя «бритве Оккама», не стоит создавать еще какую-то гипотезу, да еще построенную на столь шатких основаниях. Но следует признать, что у обеих версий есть немало доводов как
