— Вы что это, товарищ Воронов? Что с вами?
— Душно там.
— Разве? А по-моему, хорошо: пахнет сосной не хуже, чем здесь.
Воронов молча направился к пещере. Елисей за ним.
— Откуда Сошку знаешь?
— Работали вместе у немца Визау. А что?
— Слушай, студент. Я понимаю, как это бывает, когда вместе работаешь в поле. Но теперь ты про Сошку забудь: моя она теперь. Понятно? А я делиться не стану.
— Успокойтесь. Я на нее не претендую.
— Ты-то, может, и не, а она, понимаешь, да! Видел, как причесалась? При нас всегда ходила степкой-растрепкой. «Зачем, говорю, так ходишь, нечесаная?» — «А я, говорит, чесмышок утеряла». Чесмышок — это у них гребешок.
Весь вечер Воронов молчал. На заре, когда оба еще покоились на своих лежанках, пришла Софья, постучала в стекло.
— Зачем пришла? — сурово крикнул Воронов.
— Впусти сперва, не то медведь задерет.
Воронов встал и как был, в подштанниках, подошел к двери и отодвинул засов.
— Ну?
— Термоса смените надобно.
— Врешь! Термоса носит Нечипоренко.
— А у него нога распухши.
— Врешь, врешь!
Леська наскоро оделся под одеялом и вышел на полянку, оставив их наедине. Уже заметно светало. Моря не было — вместо него стоял дым, как на поле брани после артиллерийского обстрела.
Сначала из пещеры доносился тихий, но возбужденный разговор. Потом послышался горячий рык Воронова.
— Но почему же ты не хочешь быть мое-ю?
— А вот и не хочу!
— Студента хочешь?
— Тебя не спрошуся.
И вдруг прозвучала веская пощечина.
Софья выбежала из пещеры и, взглянув сквозь слезы на Елисея, понеслась вниз. Леська не помня себя кинулся в пещеру:
— Как вам не стыдно? Как вы смели? Это отвратительно! Бить женщину, которая не хочет быть вашей.
— До тебя небось хотела.
Леська осекся.
— Ты вот что, студент: завтра поедешь опять к Сарычу и заберешь новый гурт. Голов пятьдесят — больше не потребуется. А когда пригонишь, тебя проводят к Черноусову. Там решат, как с тобой быть, — сказал Воронов. — Мне ты здесь не нужен. Еще на дуэль меня вызовешь.
Леська сбежал к сараю. Из него вышла Софья с рюкзаком за плечами и с дрючком в руке. Партизаны высыпали гурьбой и остановились у двери.
— Ушла я, — сказала Софья, увидев Леську. — Нешто можно после этого? Я ему не баба... У меня ить тоже гордость... Партизанка!
— Куда же ты идешь?
— К Черноусову. Приходи туда, родимый! Тебе тоже опосля меня с Вороном не жити.
Она помахала рукой сначала Елисею, потом партизанам и стала спускаться по тропинке.
— Обидел ее начальник, — тихо сказал Нечипоренко. — А какая хорошая была. Своя в доску и всегда с приветом.
— А бить партизана не дозволено, хотя бы он и женщина, — проворчал парень в тельняшке. — Это ежели так пойдет, мы все разбегимся.
— А при чому тут мы уси? — отозвался боец в синем башлыке, по-видимому кубанский казак. — Чоловик с жинкой посварылись, а мы тут неповинные.
Довод показался убедительным. Разговор оборвался, партизаны вернулись в сарай. Это был как бы комендантский взвод при Воронове, и бойцы робели пред командиром даже за глаза.
День прошел нудно. Елисей до такой степени возненавидел Воронова, что не мог дождаться утра.
— Не дуйся, студент! — протянул при встрече Воронов. — Жизнь вещь не простая. Идеи новые, быт новый, а душонка старая, прежняя.
Леська молчал.
— Как я мог ударить Сошку, а? Такого человека, а?
А вот же ударил.
— Не обращайтесь ко мне! — грубо отрезал Елисей.— Хам! Начальника вы бы не посмели ударить? Вот то-то!
Воронов тяжело вздохнул.
— Ну ладно. Садись ужинать.
— Не буду я ужинать.
На заре к Елисею пришел Нечипоренко с винтовкой на ремне, за ним стояло еще трое вооруженных.
— Мы за барашком. Вы готовы?
— Готов. Готов.
Елисей вышел из пещеры и начал спускаться вниз. Шли они не тропами, а сквозь чащу: Смаил прекрасно знал все переходы.
На лужайке, у самого шоссе, ждала тройка гнедых. Нечипоренко прилег у пулемета, два бойца разместились по обе его стороны. Смаил взобрался на козлы и уселся рядом с Елисеем. Татарин свистнул — тройку понесло.
Пока ехали, ни о чем не говорили. Елисей видел пред собой глаза Софьи, взгляд ее сквозь слезы и страшно страдал от бессилия. Будь на месте Воронова офицер, Леська знал бы, что делать, но избить начальника краснопартизанского отряда, который ведет борьбу с белогвардейцами, он не мог. Идеология не позволяла.
По дороге встречались татары на дрогах. Завидя тачанку, они еще издали снимали шапку. Так же вели себя и одиночные пешеходы. Один из них бросил Бредихину на колени грузную кисть винограда. Леська вздрогнул: ему показалось — граната.
Тачанка неслась. Белогвардейцев нигде не было: шоссе считалось партизанским и называлось «Дорогой смерти».
У одного из поворотов вышли два оленя и спокойно стали разглядывать коней. Слава богу, живы. Один из бойцов рванул было винтовку, но Елисей пригрозил ему пальцем.
— Это ручные.
Тачанка исчезла в пыли, а Стасик и Славик продолжали глядеть на дымную дорогу.
Вон показалась экономия Сарыча, Елисей велел остановиться.
— Ждите меня здесь — я пойду один. Тут возможна засада. Не думаю, чтобы Умер-бей не принял никаких мер: мы ведь угнали так мало овец — для каждого ясно, что партизаны придут за новыми.
Елисей знал, что у избушки сидит на цепи собака, поэтому старался так обойти забор, чтобы ветер дул на него. Пришлось идти довольно долго. Наконец он выбрал подходящее место, перелез через ракушечную стену и тихонечко начал ползти к избушке. Овчарка была спущена, но спала и прозевала Леську, а когда заметила, то прежде всего учуяла сахарную кость, которую Леська выставил вперед. Пес успел только разок брехнуть, но кость была уже у него, и зверь занялся делом.
В окно выглянул сторож.
— Чего тебе?
Сторож, конечно, Леську не узнал, но по тому, как отшатнулся, было ясно, что он все понял.
Леська вскочил на подоконник.
— От Умер-бея, — тихо сказал Леська.
— За овцами?
— Ага.
— Умер-бей перегнал их на другое место.
— Правду говоришь?
— Накажи меня бог!
Леська задумался и вдруг обернулся: за ним стоял Алим-бей с пистолетом.
— Ну, я же с самого начала знал, мерзавец, что ты большевик. Никодим! Обыщи его.
Никодим вышел из хаты и опытным жестом обшарил грудь и карманы Елисея.
— Ничего у него нет.
— Ты арестован, Бредихин.
К Алим-бею подошли четыре солдата с винтовками.
— Отведите его в дом.
14
Сарыч жил на европейский лад: столовая, через которую провели Елисея, чернела мореным дубом. Огромный буфет, похожий на католический орган; стол, смахивающий на рояль; могучие стулья с высокими резными спинками, напоминающие театральные троны. Впрочем, зеленый плюшевый диван из другого реквизита нарушал стиль этой комнаты так же, как и Умер-бей в неизменном своем халате и тюбетейке.
Увидев Леську, он сказал что-то по-татарски. Алим-бей перевел:
— Бабай удивляется, какой ты неблагодарный. Он тебя поил и кормил, а ты привел к нему партизан.
— Передайте бабаю, что я сделал это не для себя. Партизанам тоже надо есть. А они не грабили — хотели уплатить, сколько полагается. В коране сказано: «Голодный во всем прав».
Цитату из корана Леська тут же придумал, а Умер-бей не знал этой книги наизусть. Когда Елисея уводили, старец задумчиво глядел ему вслед, покачивая головой.
Леську втолкнули в какую-то кладовую. У двери поставили часового. Вскоре Леська услышал жаркую перестрелку — то ли партизаны пытались его спасти, то ли солдаты Алим-бея напали на тачанку. Потом все затихло. Остались шаги часового.
Через час в кладовой стало невыносимо душно. Елисей принялся стучать в дверь.
— Чего тебе?
— Я задыхаюсь.
— Ничего. Не подохнешь.
Прошел еще час, Леська разделся до пояса, но легче не стало.
На четвертом часу он потерял сознание.
Очнулся в столовой на диване. У ног сидел часовой с винтовкой, за столом пили чай Умер-бей, Алим-бей и Розия.
— Если бы не я, ты бы уже умер в этой своей кладовке, — сказала Розия.
— Спасибо. Но если уж ты так добра, развяжи мне руки.
— Ни в коем случае! — закричал Алим-бей. — Он убежит!
— Ты убежишь? — спросила Розия Леську очень серьезно.
— Нет.
— Вот видишь?
— Ты веришь в его благородство?
— Да. Верю! — заявила Розия. — Леська всегда был очень нравственным мальчиком. Единственно, что влюбился в Гульнару, а кто в нее не влюблялся? В любви никто не виноват.
Она решительно подошла к Елисею и распутала его узлы.
— Садись. Будешь чай пить?
— Сестра! Не сходи с ума!
