утра мы одни, – говорит он.
Затем открывает рюкзак, достает паспорт и кладет его на стол. Он светло-зеленый и старый, но не потрепанный. На обложке – французская надпись LAISSEZPASSER AU LIEU DE PASSEPORT NATIONAL, «Документ вместо национального паспорта», и ниже – «Министерство иммиграции Государства Израиль». Я открываю его и вижу фотографию. Мориц, невероятно молодой. В глазах оптимизм. Выдан Морису Сарфати в 1949 году. На внутренней стороне обложки написано: «Действительно для всех стран, кроме Германии».
Жоэль садится и пристально смотрит на своего молодого отца.
Элиас достает что-то еще из своего рюкзака. Похоже на книгу. Небольшая, в черной льняной обложке. Он кладет дневник на стол.
Я провожу рукой по шершавой обложке.
– Ты спрятал это от полиции?
– Мориц хотел, чтобы это осталось у меня.
– Ты прочел?
– Я знаю, что там написано. Переведи для Жоэль.
Он идет на кухню, чтобы сварить кофе.
Открыть чей-то дневник все равно что влезть человеку в душу, это кража со взломом. Этого нельзя делать. После такого ни автор, ни ты не будете прежними. Однажды, всего лишь однажды я залезла в мобильный моего бывшего. И все разлетелось на куски. А дневник – еще более интимная вещь, чем переписка в чате. Этот рассказ не обращен к другим. Это зеркало. Единственное место, где показываешь себя таким, каков ты на самом деле.
* * *
Элиас приносит кофе. Я открываю дневник.
* * *
Первые страницы вырваны. Первая запись не имеет даты. Почерк торопливый, сбивчивый. Как будто все писалось без остановки, на одном дыхании. Это не просто дневник. Это протокол слежки. Указаны места, названия улиц, точное время, даже погода, одежда и настроение. Хронология внешних проявлений, через которые кто-то пытается проникнуть во внутренний мир другого человека. Мориц пишет не о себе. Он пишет о женщине.
– Кто она? – спрашивает Жоэль.
– Амаль, – отвечает Элиас. – Моя мать.
Сентябрьские дожди, серое на сером. Это было самое яркое лето за последние годы, за которым пришла эта ужасная осень. Все потеряно. Две дружбы – с Ронни и с Амаль. И одиннадцать еврейских жизней.
Мог ли я предотвратить катастрофу? Что я пропустил? Завтра они будут меня допрашивать. Я должен вспомнить. Записать все, что произошло. Каждая, пусть незначительная, деталь, каждое противоречие, каждое сказанное слово.
Виновные до сих пор находятся на свободе. Они снова будут убивать. Если только мы их не найдем.
На следующей странице – список имен. В основном, похоже, арабские: Марван Максуди, Халиль Аль-Халифа, Шауки Абу Таха… и Амаль Бишара. Но там есть также Ханс Вернер Йост и Маргарет Швертфегер. Рядом с некоторыми из них указаны телефонные номера – почти все с кодом города 0811. И адреса. Willi-Graf-Str. 17. Max-Kade-Haus. Biedersteinerstr. 28. Рядом с некоторыми именами стоят буквы. S, U или T. Что они означают?
* * *
Я переворачиваю страницу. На следующей приклеена фотография. Аккуратная центровка, с уголками. Непонятно, почему он выбрал именно это фото. Амаль едва различима, настолько зернистое изображение. Должно быть, он снял ее с помощью телеобъектива и увеличил. Ее лицо в толпе. Молодежь – возможно, демонстрация. Она смеется, свободно и естественно. Очевидно, не замечая, что ее фотографируют. Фотография сообщает не столько о ней, сколько о наблюдателе: чем ближе он хочет подойти к ней, тем более размыто ее изображение.
* * *
Следующая запись содержит первую дату: 12 декабря 1971 года.
Глава
42
Становясь Ты, человек становится Я.
Мартин Бубер
Мюнхен
На улице шел снег, когда Мориц и Амаль впервые встретились. Это было рождественское воскресенье, словно сошедшее с открытки. Белые скатерти украшены еловыми ветками. Пакетики с печеньями-звездочками с корицей, баночки с вареньем и глинтвейн в бутылках. В приходском зале церкви Святой Маргариты после службы начался рождественский базар. Мориц, зашедший сюда якобы случайно, стал свидетелем некоего разговора (в 11:50).
Присутствующие: Амаль Бишара, священник Рихард Шмидбауэр и две пожилые дамы, чьи имена не важны.
Амаль была единственной в помещении женщиной восточной наружности. Длинные черные волосы, джинсы и водолазка. Она была красива без экзотичности, дружелюбна и держалась необычайно взросло для студентки. Ее немецкий был лучше среднего, но с акцентом. Она сидела за одним из столов; перед ней стояли фигурки ручной работы из оливкового дерева, рождественская группа. Мария и Иосиф. Бык и осел. Волхвы с Востока. Рядом освященная вода в маленьких пластиковых бутылках. «Из Святой земли», – было написано от руки. Амаль разливала глинтвейн.
– А фигурки из Израиля? – спросила одна из женщин.
– Да, – ответил священник. – Настоящая ручная работа. Сделано с любовью, женщинами из общины, с которой мы дружим.
Амаль молчала, хотя было видно, что она с трудом сдерживается.
– Святая вода тоже?
– Из реки Иордан, – сказала Амаль.
– Я вижу. Вы тоже из Израиля?
– Нет.
– Вы итальянка?
– Я родом из Вифлеема.
Дама непонимающе переводила глаза с Амаль на священником. Амаль приветливо улыбалась.
– Рождественские фигуры сделаны из настоящего оливкового дерева, – отметил священник.
– Вифлеем же в Израиле? – тихо спросила женщина у священника, словно переспрашивала его про какое-то место из Библии.
– Нет. В Палестине, – сказала Амаль. – Я палестинка.
– Это наша Амаль, – быстро вмешался священник. – Она молодая беженка. Община помогает ей, чтобы она могла получить здесь образование.
– Что, палестинка? – спросила вторая женщина, которая до сих пор стояла молча.
– Да, – сказала Амаль и снова приветливо улыбнулась.
– Как-то совсем не похожа, – с баварским акцентом обратилась вторая женщина к первой.
– Почему? Как же я должна выглядеть?
– Ну, с платком таким, как у этого террориста, как его?
– Арафат, – подсказала первая.
Амаль на мгновение задержала дыхание. Затем сказала:
– Мы не террористы. Мы – народ, находящийся под оккупацией. Мы боремся за свою свободу.
– Ах так.
Дамам явно было не по себе. Они пришли сюда не для того, чтобы им испортили воскресенье. Они отошли, наступило неловкое молчание. Амаль повернулась к Морицу, который стоял, не снимая пальто и шляпы и делая вид, будто рассматривает рождественские фигурки.
– Вас что-то интересует?
– Сколько они стоят? – спросил он.
– Простите, пожалуйста, одну минутку, – сказал священник и отвел Амаль в сторону.
Мориц не выпускал ее из виду.
– Амаль. Вам нужно следить за тем, что вы говорите. Вам все-таки нужно здесь адаптироваться.
– Что это значит? Я что, должна прятаться?
– Это значит, что не надо политики. Здесь, в нашей общине, мы занимаем нейтральную позицию по отношению к конфликту.
– Господин Шмидбауэр, в моей жизни все связано с политикой. Жизнь без политики была бы прекрасна. Но нейтралитет – это привилегия, которой я не обладаю.
– Амаль. Мы многое для вас делали.
