влияния; наслаждение неизменным покоем придало нам уверенности и заставило почти забыть о здравомыслии.
Однажды сидели мы в маскараде, довольно усталые от его шума и забав, в проходной комнате у камина, и я рассказывал своим друзьям подробно и с полной откровенностью о явлении Амануэля при моем бегстве с Эльмирой. Было уже поздно, огонь потихоньку угасал, и свечи тоже горели все более и более тускло. Мы были одни, лишь изредка прокрадывались мимо нас отдельные маски, направлявшиеся из одной залы в другую. Увлекшись разговором, мы не слишком-то обращали на них внимание. Друзья мои, как и я, испытывали чувство страха, и под их выражавшими ужас взглядами слова замирали у меня на губах.
В конце истории герцог воскликнул в порыве энтузиазма:
— Карлос, хотел бы я хоть раз взглянуть на твоего Гения!
Внезапно наше общество увеличилось еще на одну персону — некая маска протиснулась меж стульями к нам поближе, это было белое домино[185], незнакомец распахнул плащ, обернулся к герцогу и сказал:
— Он здесь!
Это в самом деле был Амануэль[186]. Глаза всех устремились на меня, ища объяснений чудовищному явлению; и ужас, который они увидели на моем лице, подтвердил, что маска сказала правду. Дон Бернардо вскочил немедля, чтобы схватить маску, но та вывернулась из его рук и исчезла во всеобщей суматохе. Мы искали весь вечер, но никого не нашли.
Тем временем мои служебные обстоятельства стали ухудшаться. Я работал с прежним усердием, но это не мешало министру делать мне одно замечание за другим. Я мог стараться сколько угодно, но постоянно что-то оказывалось забытым. Я не мог себе этого объяснить. Один друг написал мне меж тем из Мадрида, что против меня плетутся интриги, хотя он не знал их причины. Мое увольнение было уже столь неотвратимо, что меня принуждали его искать. Итак, я вновь покинул путь, на котором уже столь уверенно себя чувствовал, ибо служба приносила мне удовлетворение. Огорченный, решил я расстаться навсегда с моим неблагодарным отечеством и, объехав большую часть Европы, поселиться в каком-нибудь укромном уголке, где я мог неузнанным отдохнуть от своей злой судьбы и дождаться ее развязки. Короче, я решился. С собой брал я только одного слугу и двух лошадей, нагруженных скромными пожитками. Я попрощался неожиданно со своими друзьями и с радостным сердцем отправился в путь.
Путешествуя так, приблизился я вскоре к границе Швейцарии. Ничто не задерживало, ничто не сковывало меня. Вновь выехал я в мир, пребывая в скорбном настроении; никакие окрестности, никакие обычаи не нравились мне; я сам не отдавал себе отчета, чего хочу и к чему стремлюсь. Но вскоре, однако, достиг я желанной цели.
Однажды вечером набрел я на ряд расположенных в некотором отдалении от дороги маленьких домиков, где решил заночевать. Узкая тропинка вела к ним сквозь кустарник, за которым лежал просторный луг; при бледном свете луны я разглядел одну хижину, которая выдавалась немного вперед из общего ряда. Она отличалась радующей глаз опрятностью на фоне буйно разросшейся зелени. Близилась полночь. Мой слуга и лошади выглядели усталыми. Полуосвещенное окно, казалось, приветливо приглашало нас. Я отважился постучаться.
Никто не ответил. Я постучался во второй раз — снова никакого ответа, хотя в хижине кто-то был: я слышал чей-то тихий кашель, пока приближался. Нужда заставит — я постучался в третий раз, потом повернул дверную ручку и открыл дверь.
В глубине хижины при свете лампы за рукодельем сидела женщина. Одета она была более чем просто, что не совсем подходило к обстановке комнаты, убранство которой отличалось изысканностью и даже тяготело к роскоши. По временам поднимала она глаза, чтобы взглянуть на висящую над столом картину, светлые слезы капали из ее глаз, и грудь, прикрытая шейным платком, вздымалась от тяжких вздохов. Она была столь погружена в свое тайное горе либо поглощена работой, что не заметила, как я вошел и встал подле нее. Я был в веселом расположении духа и уже заранее предвкушал ее испуг и смущение при виде незнакомого мужчины.
Наконец, поскольку она не замечала меня, несмотря на шорох от моих движений, принялся я громко кашлять. Она вскочила испуганно и взглянула на меня снизу вверх, поскольку я стоял довольно близко от нее. Высокий, бессознательный вскрик был ее ответом. Милосердный Боже! Это была Эльмира, моя обожаемая супруга. В мольбе протянула она ко мне руки, я упал к ее ногам и обнял ее; небо и земля исчезли. То был великий, возвышенный миг свидания.
Конец второй части
Уведомление от издателя[187]
До этого места доходит пересланная мне господином маркизом фон Гроссе из Испании 1792 года рукопись. Он сообщил мне, что продолжение работы получу я сразу же после Пасхи. Поскольку изрядное отдаление или другие приключившиеся затруднения помешали его намерению, передаю я благосклонной публике при нынешних пасхальных ярмарочных обстоятельствах эту книгу[188] в двух частях и надеюсь на обещание господина автора прислать мне продолжение или завершение сего труда к Мих<айловской> ярмарке[189].
ЧАСТЬ III
— Эльмира, о Боже! — вскричал я. — Как ты сюда попала? Ты ли это, моя божественная, из мертвых восставшая жена?
— Да, Карлос, я!
— Ах, как я могу поверить, что снова сжимаю тебя в своих объятиях! Как крепко должен я тебя держать, чтобы ты не ускользнула от меня в третий раз, моя золотая, незабвенная супруга! Взгляни, вот носовой платок, которым я отер твою кровь в карете и с тех пор всегда носил его при себе. Не узнаешь ли ты свою кровь, хотя она с тех пор уже запеклась?
Эльмира удивленно взглянула на платок и затем вновь перевела взгляд на меня.
— Что ты такое говоришь, Карлос? Я истекала кровью в твоей карете? Нет, я не понимаю тебя!
— Как? Ты все уже совершенно позабыла? Как нам удалось бежать от Духа? И как я нес тебя на этих самых руках к карете, чтобы навеки бежать с тобой из замка? И как ты была смертельно ранена — во всяком случае, так мне тогда казалось — пистолетным выстрелом, после чего долго не приходила в сознание? Неужели ты все, до самой последней очевидной подробности, позабыла?
Она взглянула на меня с горькой усмешкой.
— Бедный юноша! — заметила она. — Приди же наконец в себя. От радости ты лишился рассудка! Подумай только, что ты мне только что рассказал.
—
