двери, сказала негромко:
— Тише, тише, Карлос! Он еще спит.
— Кто еще спит? — спросил я удивленно.
Эльмира взяла меня за руку, подвела к кровати и отдернула завесу. Боже милостивый! Что я узрел! Прекрасный полуобнаженный, словно сотканный из роз, мальчуган лежал мягко, как на цветах, раскинувшись и почивая, разрумянившийся от сладкого сна. Моя жена обвила вокруг меня свою прекрасную руку, спрятала у меня на груди свое вспыхнувшее лицо и прошептала:
— Это твой сын, Карлос! Не должен ли он разделить твое сердце вместе со мной?
* * *
Я узнал в нем своего сына. Его юные черты несли обворожительную печать того полного наслаждений вечера. У него был мой лоб, мой рот. Невинное очарование здоровья лежало, розовея, на его молочно-белых членах; довольное выражение лица, божественная улыбка, ясное чело свидетельствовали о том, что то был плод высочайшего жара всех чувств, но не питомец, взращенный горем. В этот миг он проснулся. Он открыл синие, как у Эльмиры, глаза. Поначалу смутился он при виде незнакомца, но, когда заметил мать, стоящую подле его ложа на коленях, протянул маленькую ручонку, улыбаясь, обнял ее за шею и спрятал свое счастливое личико у нее на груди; одной рукой держал он ее крепко, другой обвил меня и притянул к себе.
— Милая мамочка, — пролепетал он под моими поцелуями, — это отец? Ты всегда говорила, что он будет любить нас, когда разыщет.
* * *
Любезный граф, вы многое видели, многое пережили. Счастье щедро одаривало вас. Вы любили многих женщин, и одна обожала вас. Ваша сестра умерла, снедаемая заботой о вас. Но в одном-единственном вы уступите мне первенство. Вам незнакомо то мечтательное очарование, с каким отец обнимает своего ребенка, напоминающего ему о радостях, в коих тот был зачат; вам неведомо, как он в этот миг еще раз неразрывно сочетается со своей супругой и чувствует ее сердце еще крепче сплавленным со своим; как наслаждение ласками поднимается до бесконечного очарования, вместе с удовлетворением оттого, что он заботится теперь о двоих; как ревностно он ловит каждый взгляд ребенка, с какой радостью замечает его к себе внимание и наблюдает любое его движение. Речь обнаруживает тогда свою бедность и замолкает, но находится другая, которую понимаешь в совершенстве и которой вполне удовлетворяешься. Гармония душ сливается в единый тон, и ее нежные волны смешиваются с чувствами, которые каждый читает в лице другого. Тогда постигаешь впервые, что ты со своей женой составляешь единое существо, имеющее срединный пункт, в котором находится бескорыстно слившаяся нежность обоих.
* * *
День прошел в обустраивании нашего будущего хозяйства. Я дал себе и Эльмире пламенное обещание никогда не оставлять это прелестное место. Как хорошо припомнился мне пример старого отшельника и его учение. Счастливая жизнь старца была тем идеалом, который я держал перед глазами, со сменой труда и отдыха и глубоким искусством распределять время. Ему удалось научиться быть счастливым в любом состоянии. Сословные стены, отделяющие меня от других, пали; разрушая сии преграды, я не презирал их, но они сделались мне безразличны.
Как радовал нас вечер с его освежающей прохладой! Какие замыслы, какие божественные предвкушения приносил он нам! Отшельнический идеал сделался для меня еще утонченней: обворожительная женщина значила для меня более, чем друг; и я воспитывал для себя еще некое создание — маленького Карлоса, стараясь научить его моему восприятию радостей и страданий. Тихая разумность Эльмиры, которая в нем жила, привила ему вскоре сладостную обязанность любить своего отца. За короткое время он успел ко мне очень привязаться, и его юная душа высказывала себя в ласках там, где он не находил еще слов.
Радостное опьянение первого утра было настолько сильным, что я не сумел составить четкого впечатления о моем новом пристанище. Но наступил вечер — время, отведенное для покоя, мысли мои прояснились, и досуг способствовал сосредоточению на отдельных предметах. У Эльмиры было много работы по дому, ее девушка помогала ей; Альфонсо, который с радостью принял свои новые обязанности, поил лошадей и коров; на мою долю досталась уборка комнат и работа в саду, с чем я быстро управился. Взяв своего милого крошку сына за руку, я поднялся с ним на небольшой холм, высившийся в конце сада, с которого можно было свободно обозревать окрестности. В густой траве было много луговых цветов. Я усадил своего маленького Карлоса на траву и велел ему нарвать для мамы букет. Он кивнул мне с прелестной улыбкой в знак того, что он меня понял, и принялся за работу с усердием, трогательным до слез.
Солнце село, еще пылая после знойного дня, точно так же, как в первый вечер, когда я жил у отшельника. Легкие облачка, будто клочья пены, тянулись перед ним, образуя для него мягкое ложе; длинная серебристая полоса реяла в преломленном свете вдоль почти всего горизонта, и над одним из концов ее легко и радостно мерцала вечерняя звезда. В зарослях воздух уже был прохладен, и река вдали утопала все глубже в собственных сумерках. Земля прощалась с согревающим ее другом и куталась зябко в туманное покрывало. Птицы еще раз поприветствовали друг друга громким свистом, кругом становилось все пустынней и темней.
Чувствовал ли я себя счастливей в этот миг? Нет; но я был счастлив, сам того не сознавая. То скользящее мгновение, которое могло бы пробудить меня к восприятию настоящего, исчезло прочь, угасло вплоть до последней искорки. С переменой платья и вида деятельности обрел я также новые мысли, представления и желания. Чувствования мои остались все те же, но, освобожденные от требований этикета, упростились до чистейшей естественности. Я словно бы упал из заоблачного мира на землю; в течение этого путешествия я забыл все, что касалось моей прежней жизни, и не нуждался более ни в чем, кроме унаследованной из прошлого утонченности воображения и чувствительности восприятия. Полностью растворившись в вечернем настроении, никогда я еще так не наслаждался. Я ощущал себя удовлетворенным во всех своих желаниях, все мучительные страсти улеглись. В душе моей было еще покойней, чем вокруг меня. Я едва слышал удары своего сердца. По мере того как гас, расплываясь, блеск вечерней зари, чувства мои смягчались, хотя я не переставал любоваться всем, что окружало меня.
Вскоре я заметил, что не являюсь единственным наблюдателем. Мой малыш, который все это время оставался спокоен и молчалив, выронил цветы и, скрестив ручонки, смотрел пристально на светлый блик, стоявший в небе там, где только что закатилось солнце. Поймав мой взгляд,
