— Кош, ну что ты себя мучаешь? — шепнула она ему на ухо, и он ощутил движение пальцев по волосам. — Не надо…
Кош… Как быстро он привык к этому имени. Кощей притянул её к себе, и она с готовностью прильнула ближе. Открыл глаза. До чего ласково она смотрела. И ему в голову закралась крамольная мысль: он мог бы пустить её в свою жизнь по-настоящему…
Кощей вздрогнул и проснулся. Глянул на часы. Он спал сорок минут. И это был всего лишь сон. Всего лишь бредовая мысль, навеянная усталостью и дневными думами. Вспомнил ощущение ее тела в своих руках и скрипнул зубами. Как же хотелось обнять, утонуть в идущем от нее тепле… Может, если прижмет к себе, то выспится наконец.
Нет, это было уже слишком! Если бы он не знал точно, что не может влюбиться, решил бы, что именно это и произошло.
С этим определенно нужно было что-то делать. Все, пусть знает свое место. Он будет отстранен и холоден, в конце концов, он ничего ей не обещал…
… обещал, что она не пожалеет.
Кощей едва не зарычал. Что ж у него рядом с ней мозги-то совсем не работают? Уже давно не юнец, чтобы творить такие глупости из-за женщины!
Нет, все. Определенно все. И вообще, возможно, стоит с этим покончить. Они разойдутся, и он успокоится. И не будет больше никакой Василисы, никто не потащит его в лес, не будет мешать спать разговорами, не станет нахваливать его кулинарные способности, не обнимет сзади и не поцелует в волосы, а ведь, как выяснилось, ему это очень нравится…
Кощей резко сел в постели, включил свет. Шагнуть к ней через зеркало? На Буяне стоял серьезный купол, его обязательно засекут, как потом объяснить, что он там забыл…
Пришлось действовать традиционным способом. И он взял сотовый и все-таки отправил ей сообщение.
***
Буян Василисе понравился. Чудо, что за остров. Прикрытый от чужих глаз взороотводящими чарами, наложенными самой Лебедью, он стоял посреди моря, и оно плескалось, искрилось и переливалось в лучах солнца всеми оттенками синего, серого, белого и зеленого и тянулось настолько, насколько хватало взгляда, упираясь на горизонте в небо.
Восточная сторона острова была обнесена крепостной стеной, а за ней сверкали позолоченными куполами белокаменные царские палаты. За стену, разумеется, никого не пускали, но и любоваться никто не запрещал. У въездных ворот посменно несли караул двое из тридцати трех богатырей. Смена часовых происходила строго по-военному, это было красиво, и посетители острова останавливались полюбоваться зрелищем. Василиса тоже в первые дни останавливалась, потом привыкла.
Основная же жизнь острова протекала вне крепости. Буян представлял собой странную помесь двух миров, и это проявлялось во всем. Уклад жизни Тридевятого вполне органично дополнялся достижениями этого мира, и здесь то и дело можно было наблюдать, например, как девушки у колодца в ожидании своей очереди беседуют по сотовому телефону, или как какой-нибудь мужик, сидя на крыльце, чинит сапоги, прислушиваясь к стоящему рядом радио…
Василису поселили в подворье для приезжих, выделив ей небольшую комнату. И тут ей пригодились навыки жизни в общежитии. Однако ни общая баня, ни шум из соседних комнат по ночам ее не смутили. Она была счастлива. Здесь, на Буяне, Василису пьянило осознание того, что она поставила перед собой цель и идёт к ней. Сильная, смелая и независимая. Все было ново и интересно, учиться приходилось с самого утра и до позднего вечера, и, возвращаясь к себе в комнату, она падала и засыпала, чтобы проснуться с петухами и начать все сначала. Первую неделю она совсем не скучала по Кощею. Ей просто не хватало времени, чтобы думать о нем, хотя иногда она и чувствовала себя за это виноватой. Но, прощаясь, он сам сказал, чтобы она сосредоточилась на учебе и ни о чем не волновалась. Вот она и не волновалась. Однако на выходных стало неуютно. За редким исключением, когда Кощей уходил в Навь, они проводили их вместе. Она позвонила ему в обед, и они проболтали почти час, пока не закончились деньги на сотовом, и их не разъединили. Тогда Василиса с негодованием бросила взгляд в окно, в котором виднелись золотые купола. Если бы не дурацкий запрет Лебедь на блюдечки и прочие соответствующие артефакты, не пришлось бы терпеть подобные неудобства.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В понедельник снова началась учеба, но совсем не думать о Кощее уже не получалось. Она бросала ему смс-ки, а ответы приходили все более и более скупые, что не могло не тревожить.
«У нас все нормально?» — написала она как-то вечером. «Да», — ответил Кощей.
Что ж, да значит да. Ведь так?
В пятницу она легла пораньше. Ее куратор ждал ее в субботу в обед у себя, чтобы проверить усвоенный за две недели материал.
Сообщение пришло ночью. Разбуженная звуком входящего, Василиса сонно продрала глаза и уставилась на экран.
«Рыба сегодня особенно удалась. Жаль, что ты не могла оценить».
Она удивленно перевела взгляд на часы, большая стрелка уверенно указывала на единицу. У Кощея в это время должно было быть четыре часа утра. Какая рыба? Почему сегодня? Можно было, конечно, не отвечать, но они и так слишком мало общались за последние дни, и он впервые за неделю написал ей сам. Она легла на бок, подперев голову рукой, и написала:
«Опиши».
Приготовилась ждать, но ответ пришел очень быстро.
«Сочная и нежная, запеченная в соусе из белого сухого вина и бальзамического уксуса».
«Кош, ты пытаешься сделать так, чтобы я срочно вернулась к тебе?»
«А получается?»
«Ты близок к успеху».
«Тогда я расскажу тебе, что было на десерт».
Четыре часа переписки. У Василисы на телефоне дважды заканчивались деньги, и Кощей дважды каким-то неведомым образом пополнял ее счет. Не до терминала же бегал, в самом деле… Они прервались только потому, что она несколько раз заснула, и угадав это по длительным перерывам между сообщениями, он настоял на том, что пора заканчивать. В результате Василиса выползла из постели жутко не выспавшейся, но это не имело никакого значения. Предполагалось, что все утро она будет штудировать и повторять, однако у захлестнувшей ее эйфории были свои планы. Никак не получалось сосредоточиться на своих записях, вместо этого она то и дело вспоминала то одно, то другое сообщение и начинала хихикать. Какая уж тут учеба... Сердцем Василиса была далеко от Буяна, да и умом, судя по всему, тоже. Наверное, думала она, бредя к куратору, так чувствовали себя в этом мире шестнадцатилетние подростки, впервые познавшие, что такое говорить до рассвета с любимым человеком.
На этой мысли Василиса резко затормозила, остановилась как вкопанная посреди дороги.
С каким-каким человеком?
Огляделась в надежде, что сейчас кто-нибудь выпрыгнет из-за кустов и заверит, что ей просто показалось. Но ничего такого не произошло. Буян продолжил жить своей жизнью: плескалось море, кричали чайки, сновали туда-сюда люди, богатыри несли караул, и сверкало в позолоченных куполах царских палат солнце. Василиса невольно испытала острую зависть по отношению к проживающей в них Лебеди. Живет себе счастливо замужем последние четыреста лет и бед не знает, и уж на нее-то наверняка не обрушиваются то и дело озарения.
Нет, наверное, все же показалось. Василиса готова была признать, что влюблена в Кощея, но признать то, что любит его… Определенно, нет. Любовь — слишком сложное чувство, чтобы возникнуть ни с того ни с сего всего через каких-то пять месяцев отношений. Слишком серьезное чувство.
«Любовь — это для взрослых», — подумала она, и сама на себя рассердилась.
Где-то в Тридевятом у нее были внуки, а она тут строит из себя девочку!
Но не могла же она действительно его полюбить. Василиса помотала головой и пошла дальше. Это все от долгой разлуки, уверяла она себя. Она вернется к нему и успокоится.
В тот день учеба не задалась. Она все время думала о Кощее, а когда ее куратор отворачивался, то и дело проверяла сотовый на предмет входящих. Кощей молчал. В обед она не выдержала и написала сама. Прошла минута. Потом пять. Потом десять. Ответа не было, и это сводило с ума. Уже нужно было возвращаться. Василиса набрала еще одно сообщение, подумала, стерла, бросила сотовый в сумку и в полном смятении отправилась обратно к куратору.
