А по мере того как справедливый гнев против профессора усиливался и поднимался штормовой волной, до Льва Христофоровича доходил весь трагикомизм ситуации. Он давно подозревал, что так может кончиться, но одно дело подозревать, а другое — услышать и увидеть.
— Рассказывайте, дружок, рассказывайте, — попросил профессор. — Мы не сможем вам помочь, пока не поймем, что произошло.
Никита немного успокоился и начал свой рассказ.
Группа подопытных детей росла как на дрожжах. Они с Жанной еле успевали их кормить, переодевать, прятать от инспекторов средних школ и даже военруков. Пятилетние крепыши-малыши через два с половиной — три года превратились в двадцатилетних громил или березок. Готовых к тому, чтобы их продавать и использовать. Все это — проза жизни. Этим занималась Жанна, потому что с Никитой случилось несчастье. Он влюбился в девушку так, что не смог заставить себя вернуться в Пермь.
Дядечка Никита даже собирался жениться на Раечке, но потом представил, как им придется стоять рядом в храме или в ЗАГСе, и решил отложить свадьбу до лучших времен, благо Рашель была рада, что ее теперь не бьют ремнем, а наоборот, целуют каждый вечер.
Больше того, со временем, через полгода или год, она и сама полюбила своего бывшего мучителя и хозяина.
На родину они не возвращались. Жанна порой пересылала мужу деньги, предпочитая верить, что он занят сложной селекционной работой.
Никита был умеренно счастлив, потому что находился в постоянном напряжении нервов. Слишком хороша, слишком сногсшибательна и соблазнительна была его дорогая Рашель. И не только ему, но и нескольким миллионам других мужчин хотелось дотронуться до ее округлостей. Он подумывал уже о том, не родить ли им ребеночка — тогда, находясь в декретном отпуске, Рашель всегда будет рядом и покорна, без этих самых вздрызгов характера международной красавицы!
Но потом Никита спохватился — все-таки его возлюбленной формально исполнилось лишь восемь лет, и хоть она на вид кажется совсем взрослой дамой, время есть время, а уголовный кодекс — это кодекс.
Так что они остались бездетными и неоформленными, что очень удручало Раечку — ей хотелось семьи. Ведь она росла без отца-матери, а теперь вроде появился дядечка, которого можно считать папой, а он отказывается от формальностей.
Рашель в отличие от Никитушки легко выучила иностранные языки с помощью телевизора, так что поползновения Никиты изолировать ее от внешнего мира ничего не дали. С девичьей изворотливостью, не боясь ремня, Рашель спускалась по водосточной трубе с пятого этажа венецианского палаццо, переплывала Большой канал ради того, чтобы потанцевать в ночном клубе для речников. Вот и бегал Никита по заведениям, искал возлюбленную и подвергался обидам от ее поклонников.
Так прошел еще год.
А потом поступило паническое письмо из Перми о том, что швейцарский клуб «Грассхопперс» разрывает контракт с их сыночком, а шахматное объединение Казахстана вычеркивает из своих рядов гроссмейстера-вундеркинда. Из армии также поступили неутешительные известия.
Но хуже всего чувствовал себя сам Никита.
— По какой же конкретно причине? — спросил Лев Христофорович, который, конечно же, догадывался о причине. Понимание неизбежности трагедии, в которую суждено угодить Никите Блестящему, пришло к нему два с лишним года назад, но ввиду поспешного бегства Никиты Минц не успел ему о ней рассказать.
— По причине скорости, — сознался Никита.
— А далеко ли твоя возлюбленная модель?
— Супермодель! — воскликнул Никита. — Рашель де Грие. Она в гостинице.
Минц оделся, и они пошли в гостиницу «Гусь», благо идти до нее было недалеко.
Никита нанял себе номер полулюкс, лучше там не нашлось. Он открыл дверь и крикнул внутрь:
— Ты одета, крошка?
Никакого ответа.
Свет не горел. Никита нервно нащупал выключатель. От его мокрых грязных пальцев на обоях остались следы.
Постель была не убрана, на полу валялась кожура банана, женские колготки и всякие вещи.
— Пошли вниз, — убитым голосом сказал Никита.
Они спустились в ресторан.
Рашель они отыскали в баре.
Она сидела за стойкой. Рядом с ней взгромоздился небритый и сильно волосатый громила, настолько пьяный, что все время промахивался рюмкой мимо рта.
Разумеется, Минцу не приходилось видеть супермодель Раечку ни в действительном детстве, ни в расцвете красоты.
Но сейчас она находилась далеко за ее пределами.
Грузная, даже громоздкая дама средних лет, сильно накрашенная и кое-как завитая, покачивалась на высоком стульчике и говорила пьяному громиле:
— Вот он и сгубил мою молодость и карьеру. Понимаешь?
— Выпьем, — отвечал ей громила.
— Мне нельзя, я всегда за рулем, — возражала Рашель.
Льву Христофоровичу достаточно было одного взгляда, чтобы поставить правильный роковой диагноз.
— Пошли в номер, — печально попросил Никита.
— А бутылку возьмешь?
— Возьму.
— А Эрнеста возьмешь? — Она показала на громилу.
— Нет, не возьму. У нас другой гость.
Минц вышел вперед.
— Такой старикашка? — огорчилась модель. — Тогда две бутылки.
Наконец они поднялись в номер.
— Ваш диагноз? — спросил Никита, пока Рашель откупоривала бутылку.
— Диагноз? А никакого диагноза, — возразил Минц. — Все идет своим чередом.
— Объяснись, дедуля, — попросила Рашель.
Она двигалась с трудом. В ней было два метра роста и полторы сотни килограммов веса.
Минц обернулся к Блестящему.
— Ваша дама в курсе эксперимента?
— Только в общих чертах. Так что говорите, чтобы я понял, а больше никто.
— Тогда вернемся в прошлое, — сказал Минц. — Несколько лет назад вы забрали из детского садика...
— Из детского дома.
— Неважно. Главное, что вы забрали пятилетнего ребенка. Потому что вычислили в нем гениального футболиста.
— Я не футболист! — обиделась Рашель.
— И дали ему мой эликсир, чтобы формирование таланта шло как можно быстрее. Скажем, в десять раз.
— В пять, — поправил профессора Никита.
— Развитие идет с ускорением, — сказал Минц. — Организм привыкает к средству и спешит ему помочь. Итак, через три года все ваши подопечные стали двадцатилетними по физическому развитию. Их у вас было много?
— Девять.
— И вы их распродали?
— Это не совсем так.
— Вы их с выгодой распределили? — уточнил Минц.
— Вот именно.
— А в девушку влюбились?
— Он в мой зад влюбился, — заявила Рашель, вытаскивая зубами пробку. — А я его за муки полюбила, представляете?
Женщина годилась Никите в матери, тем более что такой громадине ничего не стоило поднять его и носить на руках.
— Какие перспективы? — спросил Никита. — Это кончится?
— Это кончится, — сурово заявил Минц, — как кончается любая жизнь. Смертью от старости.
— Когда?
— При таких темпах... через несколько лет. Ускорение постоянно.
— Вы обо мне или о ком еще? — спросила Рашель.
Никита только отмахнулся от нее.
— Ну как я не сообразил! — воскликнул он, скрывая голову в ладонях.
— Я не мог вас предупредить, — заметил Минц. — Вы мне адреса не оставили.
— Но сделайте что-нибудь, профессор! — умолял Никита. — Верните мне любовь.
— И он снова над ней надругается, — сказала Рашель.
Она увидела на книжной полке втиснутого между книг плюшевого медвежонка. Когда-то его подарила Минцу внучка Удалова.
Рашель сняла медвежонка, посадила его на диван, рядом поставила стакан и стала поить медвежонка водкой. Так она играла в куклы.
— Да, — вздохнул Минц. — Процесс с ускорением.
Он принялся подсчитывать, загибая пальцы:
— Вы ее взяли из детского садика, когда ей было...
— Ей было пять лет. Через три года ей стало двадцать.
— Ах ты, мой ребеночек, — ворковала тетя Рашель, гладя медвежонка.
— Дальше процесс пошел еще быстрее, — вздохнул Минц.
— Два с половиной года она набирала лет по десять в год. Ей не так еще много...
— Но мне всего тридцать пять! — рассердился Никита. — К тому же она совершенно не соблюдала диету. А я не могу ее разлюбить... верните нам счастье!
— Это липовое счастье, — заявил Минц. — Это ворованное счастье. Это наказание, а не счастье. Вы вели себя как старый сластолюбец, который в семьдесят лет соблазняет двадцатилетнюю девицу.
— Мне было тридцать! В самом расцвете!
— Ах, не говорите! А ей было семь или восемь. Педофил проклятый!
Последние слова вырвались у Минца нечаянно. Он себе никогда раньше ничего подобного не позволял.
— Но она же не виновата! — вдруг нашел аргумент сластолюбец.
— Вот именно, — сказал Минц.
