начала 1919 г. большевистские верхи делали все для избавления от пассионариев: «Дело большевиков-ленинцев непобедимо. Лучшие рабочие-большевики все больше и больше переходят на сторону ленинской оппозиции. Правду Ленина, правду большевиков-ленинцев (оппозиции) увидит весь рабочий класс»[1200].
«Главный итог нашей внутренней борьбы за два года со времени XIV съезда, – декларировала оппозиция, – тот, что весь рабочий класс СССР заинтересовался нашим спором, увидел, что дело идет о вопросах, затрагивающих каждого рабочего, и стал все больше поддерживать оппозицию. Это доказала демонстрация ленинградских рабочих 17 октября 1927; это же доказали бы еще полнее демонстрации 7 ноября, если бы сталинская группа не обратилась к фашистским методам»[1201]. Небезосновательно Зиновьев предсказывал, что «рабочий класс никогда не допустит двух партий. Сама партия сумеет еще, хотя бы в последнюю минуту, дать отпор раскольникам»[1202]. И действительно «партия Ленина – партия Сталина», как пелось в неофициальном «Гимне партии большевиков» 1938 г., таковой «отпор» раскольникам дала по Пушкину – «со всех сторон».
Завершала зиновьевское обращение агитка в стиле, характерном как для «правоверных» «последователей» Ильича, так и для партийных ересиархов, ничем по натуре своей от них не отличавшихся:
«За немедленное возвращение в партию исключенных из нее большевиков!
За единство ВКП(б) и всего Коминтерна!
За дело Ленина! За платформу большевиков-ленинцев (оппозиции)!»[1203]
К XV съезду ВКП(б), который И.В. Сталин оттянул насколько мог, большинством ЦК была проведена образцовая подготовительная кампания. Слово оппозиционерам:
«1. Два года не созывается съезд, хотя партийный Устав предписывает ежегодный его созыв. Два года сталинский ЦК приказывает членам партии провалить великую Китайскую революцию на данной стадии, не заметить приближающегося разрыва с Англией, выбрать себе в союзники для борьбы с английским империализмом его агентов – вождей тред-юнионов, предложить французской буржуазии за спиной партии признание долгов и получить от нее взамен за это пощечину в форме высылки из Франции советского посла. За эти два года он успевает дать кулаку выборные права и под напором оппозиции отнять их обратно; задержать рост заработной платы, несмотря на рост интенсивности труда, то есть выжимания пота из рабочей массы, и обещать одновременно семичасовой рабочий день, который будет проводиться не известно когда и как. На все это должна была партия смотреть и молчать, ибо всякая критика (по-ленински. – С.В.) объявлялась помехой в деловой работе. Громя всякие требования улучшения положения рабочего класса как демагогию, громя требование борьбы с кулаком как панику, требуя молчаливого подчинения, Сталин утешает партию тем, что перед съездом дана ей будет возможность свободно дискутировать [на] все спорные вопросы.
2. Наконец, подошло время съезда. Сталин взялся за лихорадочную подготовку “дискуссии”. Он запретил платформу, в которой оппозиция излагает свои взгляды. Он арестами пытался помешать распространению этой платформы, он исключил таких членов партии, как Мрачковский, Серебряков, Преображенский, Шаров, за то, что они, вопреки его запретам, принимали меры, чтобы обеспечить доведение до сведения партии платформы. Он исключил 500 членов партии за ее распространение. Он бросил в тюрьму рабочего-коммуниста Фишелева за ее печатание. Он пытался представить оппозицию как заговорщиков против советской власти, работающих рука об руку с белогвардейцами.
3. После такой подготовки Сталин открыл “дискуссию”. Он собрал московский “актив”, исключив предварительно из него сотни старых партийцев-оппозиционеров, сотни активнейших работников-большевиков. Кто за Сталина – тот активист, кто против Сталина – тому не место на собрании в Колонном зале [Дома Союзов]. Доклад Молотова, открывшего “дискуссию”, был докладом о политическом банкротстве сталинского Политбюро. До этого времени сталинцы кричали о “демагогических” требованиях оппозиции. Это было главным их аргументом. Но теперь, когда сами они выдвинули обещание семичасового дня и обещали форсированное наступление на кулака, слова о демагогии завязли им в горле. Ведь доклад Молотова построен был на клевете о военном заговоре и на утверждении, что, обвиняя Сталина, оппозиция подготовляет почву для террористических покушений против него. Понимая, что даже в искусственно подобранном активе нельзя выехать на таком отчете, Сталины и Углановы выпустили против оппозиционеров, против рабочего [И.Н.] Смирнова и тт. Каменева и Раковского банду фашистских верзил под руководством чиновника из Госбанка Спундэ. Рассевшись под самой трибуной, эти наемники срывали звериным ревом и свистом оппозиционные выступления. Председательствующий Угланов на одним словом не пытался даже одернуть эту банду. Поместившиеся за спиной Угланова на трибуне заправилы из аппарата МК и ЦК, совместно с высшей [столичной партийной] аристократией, поддерживали со своей стороны криками и свистом “народ”, руководимый Спундэ. Для завершения картины надо указать, что в рядах первых участников этой сталинской “дискуссии” находились чиновники ОГПУ [Т.Д.] Дерибас и [Я.С.] Агранов, то есть те, которые “дискутируют” с коммунистами во Внутренней тюрьме ОГПУ. Таким образом одержал Сталин первую свою “победу”»[1204].
Общий вывод: «не может быть единства партии [там], где меньшинство насилуется»[1205].
В личном фонде Г.Е. Зиновьева отложилась масса черновиков его инструкций, обращений к соратникам, тезисов и т. п. документов. Излагать содержание их не стоит, поскольку источниковедческий анализ литературного наследия главного политического оппонента И.В. Сталина 1920‐х гг. в нашу задачу не входит. Главное состоит в том, что оппозиция сражалась за свои права «людей и граждан», по-онегински – «сколько мог[ла]».
16 ноября 1927 г. застрелился Адольф Иоффе – самый давний сотрудник и личный друг Троцкого[1206]. Его самоубийство было жестом презрения к сталинцам. Поскольку Адольф Абрамович формально был старым большевиком (он вошел в ленинскую партию одновременно с Троцким, летом 1917 года), была создана похоронная комиссия, в которую, что интересно, вошел другой принципиальный партиец – секретарь Краснопресненского РК ВКП(б) г. Москвы Мартемьян Никитич Рютин, тогда еще сталинец. Похороны вылились в крупную оппозиционную демонстрацию[1207].
«На похоронах мы в последний раз вдохнули терпкий воздух прошлого, – вспоминал Виктор Серж. – ЦК назначил на два часа отправление процессии, которая должна была сопровождать бренные останки из Наркомата иностранных дел до Новодевичьего кладбища: так рано люди труда прийти не смогут… Товарищи задерживали вынос тела, как только могли. К четырем часам толпа, медленно с пением идущая по снегу с немногочисленными красными знаменами, спустилась к Большому театру. Она насчитывала уже несколько тысяч человек. Мы шли по Кропоткинской, [бывшей и нынешней Пречистенке].
Когда-то я тем же путем провожал вместе с другими гонимыми на то же кладбище Кропоткина; теперь начинались гонения на нас, и я не мог избавиться от мысли, что есть в этом некая тайная справедливость… Высокий, с заостренным профилем, в кепке, подняв воротник легкого пальто, Троцкий шел рядом с Иваном Никитичем Смирновым, худощавым и светловолосым, все еще наркомом почт и телеграфа, и Христианом Раковским. Эту группу сопровождали грузинские активисты в своих синих, приталенных пальто, с прекрасной военной выправкой. Серая и бледная, без пышности, процессия, но душа ее была напряжена, и в пении слышался вызов. На подходе
