— Ты, верно, удивлен, отчего я здесь и отчего мне вздумалось так заботиться о тебе после всего, что ты сделал?
Хэтфилд склонил голову, точно бык, готовый броситься на обидчика, но так ничего и не произнес. Ньютон сделал пару шагов в его сторону, и этот крупный мужчина сразу же отступил, внезапно обнаружив, что теперь спина его упирается в стену.
— Ты предал меня, Джон. Дважды. Первый раз своей смехотворной женитьбой, которая, как я подозреваю, даже не считается законной, поскольку ты уже был к тому времени женат… а второй раз, когда ты с такой неблагодарностью по отношению ко мне скрыл этот факт от меня. В свою очередь я тоже предал тебя дважды. Первый раз в Кесвике, когда натравил на тебя Хардинга, а затем в Бриконе. Теперь мы квиты.
— Если не считать того, что ты свободен, а я — под стражей.
— Когда я услышал новость о твоей женитьбе на этой деревенской красавице, у меня тоже было ощущение, будто меня приговорили к заключению.
— Мой приговор, скорее всего, окончится петлей.
— Да, уж верно, твое преступление карается смертной казнью. Но маловероятно, чтобы суд вынес тебе смертный приговор посредством повешения.
— Мне бы твою уверенность!
— Я сделаю тебе такой подарок, Джон, если мы снова сможем стать друзьями, как прежде.
Еще один шаг вперед. Хэтфилд спиной прижался к стене, однако холодная каменная твердь не принесла ему никакого облегчения.
— Я могу оказать тебе огромную любезность, Джон. И ты знаешь, сколь успешно мы действовали вместе.
— Я мог… — Голос Хэтфилда сорвался на хрип.
— Ты ведь не скажешь им про меня, верно, Джон? — Еще шаг вперед. — А если ты скажешь… что они смогут доказать? Это ведь не я оказался банкротом, это не я сбежал, не явившись на судебное заседание, не я стал мошенником, и отнюдь не я франкировал свои и чужие письма, самым вероломным образом добивался кредитов, вторично женился, уже имея одну жену…
— Ты совершил нечто гораздо худшее. Гораздо худшее, нежели я. — Он выталкивал слова сквозь зубы одно за другим: сильный, развитый физически мужчина теперь стоял, вжимаясь спиной в стену, стараясь держаться подальше от бледнолицей фигуры в черном, и волосы Ньютона и даже глаза как нельзя более подходили такой единообразной черноте его одежды.
— Об этом знаешь только ты, Джон. — Он на секунду замолчал. — Но кто же тебе поверит?
Последнее предложение свистящим шепотом проникло в сознание Хэтфилда. Чернота Ньютона теперь походила на внезапную лихорадку, которая вызывала жесточайшие приливы и отливы тьмы в его сознании. Он вдруг подумал о Мэри, вспомнив ее именно такой, какой она предстала перед ним тем вечером, когда молодая пара прибыла в гостиницу, скрываясь от преследования. Хэтфилд подумал о перевале Хауз-Пойнт, а потом вдруг вспомнилась матушка, лицо которой светлым пятном кружило в водовороте черноты, — страшная тьма все больше и больше надвигалась на него и грозила окончательно затопить его разум, вновь подчинив его волю власти Ньютона.
— Пожалуйста, оставь меня в покое. — Слова прозвучали тихим шепотом. — Пожалуйста, оставь меня в покое.
Только бы Ньютон не притрагивался к нему! Если бы ему только удалось избежать этих прикосновений, то завтра, возможно, он сумел бы подготовиться как следует.
— Пожалуйста. — Он по-прежнему стоял очень прямо, прижавшись спиной к спасительной стене, но теперь, будто бы все его тело двигалось на шарнирах, он молитвенно вскинул руки к этому бледному, светящемуся лицу всего в нескольких футах от него. — Завтра, — добавил он.
Ньютон улыбнулся и очень мягко кивнул. Он было намеревался протянуть руку и похлопать Хэтфилда по плечу, но тотчас же отдернул ее, заметив неподдельный ужас в глазах заключенного.
— Мне жаль, если мой визит столь сильно напугал тебя, Джон. Но мне бы не удалось безопасным образом передать тебе предупреждение.
Он неспешно подошел к двери и позвал тюремщика.
— Может, тебе чего-нибудь не хватает здесь?
— Нет. — Хэтфилд все еще не решался отойти от стены.
— В таком случае увидимся завтра.
Ньютон исчез столь же волшебно, как и появился.
Хэтфилд покрылся липким, холодным потом. Он позвал тюремщика, который слегка задержался, возможно, потому, что весьма чопорно провожал Ньютона через весь тюремный двор до самых ворот. Когда же он явился, то проявил немало проворства и еще больше уважения к такому знаменитому и выгодному арестанту. Хэтфилд велел принести бутылку кларета и пирог с олениной на обед. Пока надсмотрщик отсутствовал, заключенный вытащил свой дневник и принялся писать так, словно жить ему осталось всего несколько часов.
Два дня подряд — двадцать второго и двадцать третьего декабря — Хэтфилд провел в лихорадке. Он весьма смутно осознавал, как Ньютон появился в камере, затем исчез и вновь появился уже с доктором, взявшимся пускать кровь больному и прописавшим лекарства. Рецепт тут же вручили Ньютону, дабы незамедлительно отправить посыльного в аптеку.
И хотя лихорадка на сей раз оказалась жестокой, но все же непродолжительной, и в канун Рождества Хэтфилд очнулся с ясной головой. Он был еще очень слаб, однако стоило лишь подняться на ноги, как силы стали возвращаться, ему даже удалось сделать половину физических упражнений, которые он вновь принялся выполнять ежедневно с тех самых пор, как попал за решетку.
И вот в тот самый день, в канун Рождества случилось событие, которое потрясло и поразило буквально всех, начиная с Хэтфилда и заканчивая прессой, широкой общественностью и даже, возможно, бездельниками с Бонд-стрит.
* * *
— Ваша жена, — возвестил тюремщик, — она здесь и желает знать, примете ли вы ее.
Надсмотрщик даже не пытался скрыть своей радости. В это Рождество в тюрьме Хэтфилда ежедневно посещали благородные дамы (и, что более важно, постоянно давали чаевые), к тому же сюда совершенно свободно заглядывал такой джентльмен, как Ньютон, который открывал себе доступ к заключенному с помощью полновесных гиней. А теперь вот — пожалуйте! — драма великого воссоединения. Его собственная жена, которую он клятвенно обещал познакомить с Хэтфилдом на Рождество, когда две ее сестры приедут погостить на праздники из Твикенхэма, просто с ума сойдет, когда первой узнает о таком захватывающем повороте во всей этой истории.
— Одну минуточку. Только… останьтесь здесь, не позволяйте ей войти, пока… одну минуточку.
Тюремщик с удивлением наблюдал за тем, как Хэтфилд метнулся к зеркалу и принялся шлепать себя ладонями по лицу, освежая румянец. Затем он тщательно причесал волосы и заново завязал их в хвост на затылке, поднял воротник, одернул бутылочного цвета сюртук, вытряхнул на носовой платок изрядную дозу духов из маленького флакона, провел им по скулам и щекам, а затем выжидающе замер, совершенно приготовившись к встрече.
— Впустите ее.
В этот момент, оставшись один в собственной камере, он чувствовал, как сердце его поет от счастья. Она пришла! Она прочла его письма и поняла, она пришла. Теперь-то уж он мог доказать, что его любовь — нечто большее, чем просто вожделение, она искупала все несчастья, очищала от грехов. Это служило ему верным доказательством того, что впереди его может ожидать новая жизнь. Он усилием воли заставил себя оставаться совершенно неподвижным — как нельзя более кстати ему вдруг вспомнился Кембл на подмостках… что это была за сцена? Что это было?..
— Джон?
Этот вопрос, заданный с тревогой в голосе, был естественной реакцией, поскольку создавалось впечатление, будто он и вовсе не видит ее. Он стоял, сомкнув руки в замок за спиной, ей показалось, что его взгляд устремлен прямо на нее, однако он совершенно не видел ее.
— Джон?
Она двинулась к нему осторожно и мягко, как и до этого произнесла его имя.
— Микелли, — промолвил он, точно пробуя ее имя на вкус.
— Да. — Она остановилась всего в нескольких футах от него, прекрасно зная, какую странную реакцию может вызвать у него любое прикосновение.
— Они сказали, что моя жена…
— Я по-прежнему горжусь тем, что называюсь твоей женой, Джон. Никакого другого титула мне больше и не надо.
Он кивнул, и это маленькое движение наконец позволило ему сфокусировать на ней взгляд. Он только теперь увидел перед собой женщину, которой было далеко за тридцать, наверное, ее даже можно было бы назвать красивой, если бы не следы долгих страданий, отразившихся на ее лице. На женщине было шелковое платье, однако уже давно вышедшее из моды и поношенное, несмотря на очевидные старания скрыть это. Ее рыжевато-каштановые волосы, уложенные в довольно строгую прическу, начали седеть на висках, а лицо от волнения приобрело необычайную бледность. Плохие зубы изрядно портили еще вполне милое грустное лицо. Ее фигура по-прежнему оставалась хороша, никаких признаков полноты, и в то же время не костлявая. Она легко найдет для себя другого мужа, подумалось Хэтфилду внезапно, преданная, любящая женщина, которая сделает честь любому, даже весьма респектабельному мужчине. Ему понадобилась вся его сила воли, чтобы заставить себя обнять ее, отдавая дань учтивости. И когда его вялые руки разжались, выпуская ее из объятий, они оба знали, что этот знак внимания так же пуст, как и наигранная вежливость между ними.
