надежен. Кроме того, должны были прибыть в Одессу девять батальонов чернокожих, на которых можно было положиться. Затем в Румынии был французский корпус генерала Бертело, который тоже был надежен. Чем же объяснить столь внезапную и катастрофически спешную эвакуацию?
Сбор всех отъезжающих и выдача заграничных документов происходили в большой гостинице, перед бульваром. Толпы народа осаждали эту гостиницу, кое-где лежали раненые. Когда же мы ехали на пристань, стрельба еще более усилилась, особенно в порту.
В одной из излучин гавани чернела огромная толпа народа. Таскали какие-то вещи, большие чемоданы, и все это сносилось в большие, переполненные углем баржи. Распоряжались морские офицеры, но был такой хаос, что трудно было понять, кто именно распоряжается.
Прибывших пассажиров усаживали в те же баржи, куда был нагружен их багаж.
Уезжающих было очень много, баржа была полна. На берегу же оставалась еще громадная толпа в несколько тысяч человек. Были ли это ожидавшие очереди посадки будущие эмигранты, провожавшие их или иной какой народ, понять было нельзя. Медленно наша баржа отделилась от портовой стенки, и буксир потащил нас к выходу на внешний рейд, к стоявшему там французскому пароходу «Caucase», отведенному французами для генерала Шварца и его штаба.
Грустно и тяжело было у нас на душе. Беспокойство о судьбе оставшихся на произвол бушующей стихии революции с ее жестокостями, голодом, болезнями и мрачные, туманные перспективы будущей жизни за рубежом переполняли наши сердца.
В. Маевский[197]
ОСЕНЬ 1918 ГОДА НА УКРАИНЕ[198]
Мы возвращались из румынских Ясс в Россию, закончив порученную нам политическую миссию.
И много всякого рода русских политических и общественных деятелей возвращалось тогда оттуда же после нескольких дней участия в «Особом Совещании», стремившемся выяснить ряд вопросов, касавшихся бедственного положения нашей громадной, но несчастной родины и Добровольческой армии на юге России.
Совещаний в те времена созывалось много, даже более, чем следовало. Но суровый рок делал свое дело – и пожар революции, охвативший Россию, разгорался с каждым днем все сильнее и сильнее, невзирая ни на какие человеческие постановления и слова.
К осени 1918 года по всей Украине уже бушевала настоящая политическая буря, порождавшая, в еще так недавно мирных и спокойных городах и селах обширного края, подлинную анархию.
Под давлением союзников в беспорядке покидали благодатную Украину окончательно разложившиеся гарнизоны оккупантов-австрийцев, поспешно направлявшиеся к своим границам и бросавшие по пути целые железнодорожные составы и обозы со всяким добром. Это добро тотчас же расхищалось рыскавшими повсюду бандами внезапно вынырнувших из всяких низов головорезов атаманов, и те же банды ежедневно преподносили различные печальные сюрпризы еще державшимся в своих гнездах украинским помещикам, хуторянам и крупным железнодорожным центрам.
Более компактно и дисциплинированно держались германцы, двигавшиеся к тем же западным границам в относительном порядке и не терявшие вида и достоинства старых немецких солдат.
Что касается войск гетмана Скоропадского, уже успевшего к этому времени пасть, то они также представляли собою жалкую, деморализованную и разрозненную массу, разорвавшуюся на отдельные отряды, бесцельно сновавшие по разным направлениям в поисках безопасных убежищ.
С севера уже наступала красная армия, сформированная Троцким, при помощи царских офицеров Генерального штаба, под давлением которой быстро катились к югу и западу части Петлюры; главные силы атамана Григорьева (бывший офицер) «оперировали» в районе Херсона—Николаева и угрожали Одессе; а за ними, в виде арьергарда, продвигались к черноморским берегам опять же петлюровцы во главе с генералом Грековым – коренным гвардейцем и генералом Генерального штаба.
Повсюду шли грабежи, полыхали пожары и широкой рекой лилась водка и человеческая кровь.
Люди зверели и теряли последние признаки человеческого облика…
* * *
Когда наш поезд находился еще на румынской территории, какой-то заботливый и разумный комендант одной из приграничных русских станций дал депешу о необходимости всем нам держать путь прямо на Одессу. Встревоженные, мы запросили коменданта о причинах такого сообщения.
«Путь к другим пунктам сопряжен с осложнениями, – последовал краткий ответ. – Можете безопасно двигаться только на Одессу».
Рассуждать не приходилось.
* * *
До Одессы мы добрались действительно вполне благополучно… Но зато какое столпотворение вавилонское застали на железнодорожных путях вокзала этого прелестного города, увеличившего в те времена свое население по меньшей мере в два раза.
Станция Одесса была битком забита всевозможными поездными составами, стянувшимися сюда со всех концов Южной России и переполненными всякого рода начальствующими и влиятельными лицами… Помню шикарные пульмановские вагоны с салонами, прилизанных и сохранявших свое полное достоинство генеральских и «министерских» адъютантов, секретарей, лакеев, вестовых и проводников, высокомерно глядевших из роскошных вагонов; помню, между прочим, вагон и Ф.А. Лизогуба (Ф.А. Лизогуб был в 1918 году председателем Совета министров в гетманском правительстве. – В. М.), стоявший на путях рядом с нашим и недавно только прибывший из Крыма: Федор Андреевич только что побывал там у Великого Князя Николая Николаевича с поручением от гетмана П.П. Скоропадского и теперь ехал обратно в Киев. Пробраться туда ему не удалось по той же причине, что и нам, и он должен был остаться в Одессе «ждать у моря погоды».
Такая же участь постигла и всех остальных представителей тогдашнего генералитета и власти, неожиданно превратившихся в одесских жителей на неопределенное время.
«Одесса-мама», впрочем, принимала их всех недурно…
Что касается меня лично, то я, будучи адъютантом у генерала, с которым возвращался из Румынии, располагался в удобном салон-вагоне, имея под боком вестового.
Начиная с первого дня нашего прибытия мы с генералом ежедневно по два раза отправлялись в город на обед и ужин, проводя их в пресловутой гостинице «Лондонской», самой фешенебельной в городе.
И кого только можно было не встретить тогда в этой «Лондонской»!.. Бурное время согнало в те дни в Одессу таких людей, какие, пожалуй, ранее никуда и не двигались далее параллели петербургского Колпина или московской Обираловки, а теперь эти петербуржцы или москвичи поневоле очутились на юге России, гонимые суровыми обстоятельствами судьбы… Не было в ресторанном зале «Лондонской» и недостатка в наших генералах, адмиралах и младших офицерах всех родов оружия и положения, временно обезопасившихся под защитой остатков гетманской администрации и подумывавших о переходе под укрытие трехцветного флага Добровольческой армии и Белого дела.
Здесь, за столиками «Лондонской», в ее коридорах и холлах, ежечасно ловились все новости и слухи, прилетавшие с фронта и из других местностей оставленного севера; здесь же создавались всевозможные проекты спасения и умиротворения России; высказывались негодования, произносились проклятия и… обретались надежды.
Все здесь шумело, волновалось, было охвачено суетою… вкусно ело, пило и даже веселилось.
*
