– Да, но Исаак был стар и притом без глаз. Латиняне намекнули ему, что на одном с ним троне должен сидеть и сын, звавшийся теперь Алексеем Четвертым. С этим молодцом латиняне договорились о многом, что нам было неизвестно: что Византийская империя возвращалась в под-чинение католической римской церкви, что василевс дол-жен был выплатить пилигримам двести тысяч серебряных марок, продовольствовать их целый год, выставить десять тысяч конников для броска на Иерусалим и на свой счет организовать полутысячный гарнизон в одном из городов Палестины. Исаак заметил, что не хватало денег в импер-ской казне, что вряд ли было возможно принудить клир и прихожан с бухты-барахты вдруг возвратиться под руку римского папы... Так начался фарс, продолжавшийся меся-цы. С одной стороны, Исаак и его сын, дабы разжиться деньгами, обирали православные церкви, вырубали топора-ми образа Спаса, выдрав ризы, швыряли иконы в огонь, а все серебряное и золотое переплавляли. С другой стороны, латиняне, засевшие в Пере, хозяйничали по ту и эту сторону гавани, садились за стол с Исааком, везде нахальничали и никуда не собирались отчаливать. Прежде, говорили, пусть им положенное заплатят. Сильнее прочих настаивал на выплатах дож Дандоло с венецианцами, по сути же, я думаю, они здесь жили как в раю и роскошествовали на нашем иждивении. Не насытившись грабежом одних христиан и чтоб отдалить обвинения, зачем они медлят и не меряются силой с сарацинами в Иерусалиме, латиняне пошли очищать квартиры константинопольских сарацин, премирно себе обитавших, и от этих-то стычек занялся второй страшный пожар, в котором я потерял наилучшую из моих резиденций.
– А василевсы не пробовали усовестить своих союзников?
– Они теперь были заложниками в руках латинян, а Алексей Четвертый – так просто игрушкой: однажды, когда он находился у них в лагере и развлекался, как рядовой дворянин, они схватили у него с головы золотую шапку и стали надевать на себя. Когда еще византийского василевса так унижали! А Исаак терял остатки ума среди обжорливых монахов, бредил, что станет повелителем мира, вновь обретет глаза... Народ взъярился на него и выбрал василевсом Николая Канава. Тот был вполне приличный человек, однако в оное время входил уже в силу Алексей Дука Мурцуфл, поддерживаемый военными. Он без труда захватил власть. Исаак умер от сердца, Канав был обезглавлен, Алексей Четвертый удавлен, Мурцуфл был коронован Алексеем Пятым.
– Вот, мы как раз приехали в то время, когда уже никто не понимал, кто же начальник: Исаак, Алексей, Канав, Мурцуфл, или же пилигримы, вдобавок было непонятно, что всякий раз имеется в виду под «Алексей»: Алексей третий, четвертый, пятый? Мы добрались до генуэзцев, нашли их на обычном месте, на том же самом, где ты впоследствии пожил у них, венецианский и пизанский же кварталы выгорели во втором пожаре и их жители перебрались в Перу. В этом-то несчастливом городе Поэт нацелился наконец устраивать свое счастье.
Во время анархии, говорил Поэт, любой может стать царем. Но для начала надо найти деньги. Все пятеро были обтрепаны, грязны и нищи. Генуэзцы приняли их гостеприимно, но дали понять, что гость как рыба, уже на третий день завоняется. Поэт обстоятельно помылся, подрезал волосы и бороду, одолжил у хозяев пристойное платье и с раннего утра отправился в город разузнавать, что к чему.
Он вернулся вечером, сказав: – С нынешнего дня Мур-цуфл василевс, он слопал остальных, и, кажется, думает понравиться подданным, задираясь с латинянами. Те считают его узурпатором, потому что договаривались с бедолагой Алексеем Четвертым, земля пухом, такой молодой, но, видать, было написано на роду. Латиняне ждут, пока Мурцуфл на чем-то проступится. Пока что наливаются брагой по кабакам, но знают, что рано или поздно выставят его пинком под зад и разнесут этот город в щепу. Они знают уже, где и сколько можно набрать себе золота, знают, что везде по городу запрятаны святые мощи, но знают и что с мощами не разгуляешься, на них зарятся военачальники, чтоб развозить по своим городам. Но так как greculi их тоже не лучше, пилигримы с ними усиленно снюхиваются, дабы застолбить себе, за небольшие деньги, самые значительные реликвии. Мораль сей басни. Кто хочет заработать состояние немедленно, продает священные останки, кто хочет заработать состояние по возвращении, их покупает.
– Значит, настала минута выложить наши головы Иоанна! – с воодушевлением выпалил Бойди.
– Мы знаем, Бойди, что у тебя есть рот, – презрительно отрезал Поэт. – Прежде всего, голов Крестителя в одном городе можно пристроить только одну, потому что потом могут начаться слухи. Во-вторых, как мне сообщили, в Константинополе есть уже одна его голова, даже две. Вы представьте себе только, что две уже были проданы, а теперь мы явимся с третьей, это значит, нам перережут глотку. Следовательно, никаких голов Иоанна. Чтоб искать остальные останки, у нас нет времени. Предлагаю не искать их, а делать. Одинаковые с теми, что здесь обретались и были известны, только до сих пор не найдены. Я тут погулял, послушал: говорят о багрянице Христовой, о лозе, коей секли Христа, о столпе от бичевания, о губке, напоенной желчью и уксусом, поданной нашему Господу при смерти, хоть она теперь, конечно, высохла; о терновом венце; о ларчике, в котором лежит кус хлеба преломления, освященного на Тайной Вечери; о волосках бороды распятого и о нешвен-ном вретище Иисуса, которое стражники разыграли в кости у подножия лобного места; об одеянии Мадонны...
– Посмотрим, что из этого нетрудно изготовить, – задумчиво проговорил Баудолино.
– Вот, вот, – отозвался Поэт. – Лозу-то долго ли подобрать. А что касается столпа, я бы не стал с ним связываться, тем более что это невозможно толкнуть из-под полы.
– Зачем нам рисковать с продажей дублетов, выплывут истинные реликвии и с нас потребуют деньги обратно, – размышлял вслух Борон. – Вы лучше подумайте, сколько еще святых частиц может быть найдено. Подумайте. Целых двенадцать корзин от умножения хлебов и рыб. В корзинах я не вижу недостатка, возьмем, немножко подгрязним для придания древности. Подумайте: топор, которым Ной рубил бревна на ковчег! Как раз генуэзцы хотели выкинуть вон тот, что у них затупился.
– Идея недурна, – одобрил Бойди. – Пойти на кладбище, выкопать там челюсть святого Павла. Не голову, а так, к примеру, левый локоть святого Иоанна Крестителя. И так далее. Останки святой Агаты, святого Лазаря, пророков Даниила, Самуила и Исайи, череп святой Елены, частицу головы святого апостола Филиппа.
– Да уж тогда, – поддержал их Певере, начавший входить во вкус, – порыться в подполе, отыщется прекрасная частица вифлеемских яслей, небольшая такая, уж не упомню, откуда взялась у нас.
– Сотворим невиданные мощи, – согласился Поэт. – Но воспроизведем и те, которые уже виданы, потому что именно о них поговаривают в городе и именно они каждый день растут в цене.
Квартира генуэзцев превратилась на неделю в артельную кузню. Бойди, споткнувшись на опилках, обрел гвоздь с честного креста. Бойямондо протерзался ночь жестокою болью, утром привязал гарусинку, дернул, гнилой зуб вынулся и стал зубом святой Агаты. Грилло сушил сухари на солнце и раскладывал по коробкам, которые Тарабурло мастерил из лежалых деревяшек. Певере убедил остальных бросить задумку о хлебных и рыбных корзинах. Надо думать, после подобного чуда толпа не оставила их там где были, а растащила хлебы вместе с корзинами по домам, так что никакому Константину не удалось бы их собрать заново вместе. А если торговать корзинами по одной... корзина выглядит не слишком авантажно, вдобавок товар громоздкий... Коли Христос накормил такую прорву народу, значит, корзины были объемистые, втихую не перепродашь, не какие-то там туески, под плащами не видимые... Бог с корзинами, сказал Поэт, но, пожалуйста, Ноев топор я вас попрошу. Зачем просить, отвечал Певере, вот он, гляди: лезвие что твоя пила, а рукоять неведомо когда вся обгорела.
Затем наши друзья переоделись армянскими купцами (генуэзцы, раз такое дело, решились профинансировать начинание) и засновали из корчмы в корчму, из одного христианского лагеря в другой. То там, то здесь роняли по пол-словечку, намекали: товары непростые, цена соразмерная, не сносить головы, ну и так далее, в подобном роде и духе.
Однажды вечером Бойди оповестил компанию, что вроде бы один рыцарь из Монферрато берет Ноев топор, но только с гарантией, что вещь настоящая. – Понятно, – отозвался Баудолино. – Пойдем к Ною, возьмем расписку.
– А Ной что, умел писать? – поинтересовался Борон.
– Ной только умел нализываться в доску, – ответил Бойди. – Видать, был совсем готов, когда нагружал свой ковчег, нагнал туда комаров без счета, а единорогов забыл пригласить, поэтому их теперь не видно на свете...
