– Но, сир, правила этикета!
– Этикет у нас, в Наварре? Да ты рехнулся, бедняга Шико. Кто здесь об этом думает?
– Нет, сир, я не рехнулся, – ответил Шико, – я прибыл в качестве посла.
На ясном челе короля образовалась едва заметная складочка, но она так быстро исчезла, что Шико при всей своей наблюдательности даже следа ее не обнаружил.
– Посла, – сказал Генрих с удивлением, которое он старался сделать простодушным, – посла от кого?
– От короля Генриха Третьего. Я прибыл из Парижа, прямо из Лувра, сир.
– А, тогда дело другое, – сказал король. Он вздохнул и встал со скамейки. – Ступайте, паж, оставьте нас вдвоем. Подайте вина наверх, в мою комнату, нет, лучше в рабочий кабинет. Пойдемте, Шико, я сам проведу вас.
Шико последовал за королем Наваррским. Генрих шагал теперь быстрее, чем когда шел среди цветущих олеандров.
«Какая жалость, – подумал Шико, – смущать этого славного человека, живущего в покое и неведенье. Ну что ж, он отнесется ко всему философски».
Глава 13
Как король Наваррский догадался, что Turennius значит Тюренн, а Margota – Марго
Как можно легко себе представить, кабинет короля Наваррского не блистал роскошью. Его беарнское величество был небогат и не швырял на ветер то немногое, чем обладал. Этот кабинет, вместе с парадной спальней, занимал все правое крыло замка. От приемной или караульной, а также от спальни отрезали часть помещения и проложили коридор, который и вел в кабинет.
Из этой просторной комнаты, обставленной довольно хорошо, хотя и безо всякой королевской роскоши, открывался вид на великолепные луга у берега реки.
Густые деревья – ивы и платаны – скрывали ее течение, однако же время от времени глаза ослеплял блеск струй, когда река вырывалась, словно мифологическое божество, из затенявшей ее листвы и на полуденном солнце сверкали ее золотые чешуи или же в полуночном лунном свете ее серебристая пелена.
С одной стороны за окнами, таким образом расстилалась волшебная панорама, замыкавшаяся в глубине цепью холмов; днем эти холмы казались выжженными солнцем, зато вечером окаймляли горизонт волнистой лиловатой линией изумительной чистоты. С другой стороны окна выходили во двор замка. Освещенный и с востока и с запада двойным рядом расположенных друг против друга окон, там алых, тут голубых, зал этот приобретал великолепный вид, когда щедро принимал первые лучи солнца или перламутрово-голубое сияние встающей луны.
Но, надо сказать, красоты природы занимали Шико меньше, чем вещи, находившиеся в этом кабинете, который служил Генриху постоянным местопребыванием. В каждом предмете обстановки проницательный посол, казалось, хотел увидеть какой-то знак, проявляя самое напряженное внимание, ибо совокупность этих знаков должна была образовать слова, и в них ему предстояло прочесть разгадку, которую он так давно искал – особенно же в пути.
Проявляя обычное свое благодушие, король, с неизменной улыбкой на устах, уселся в глубокое, крытое замшей кресло с золочеными гвоздиками и бахромой из мишуры. Повинуясь ему, Шико пододвинул для себя складной стул или, вернее, табурет, обитый и украшенный точно так же.
Генрих смотрел на Шико во все глаза и, как мы уже сказали, улыбаясь, но вместе с тем так внимательно, что любой придворный почувствовал бы себя несколько смущенным.
– Вы найдете, наверно, что я не в меру любопытен, дорогой господин Шико, – начал король, – но я не могу совладать с собою. Я так долго считал вас покойником, что, несмотря на всю радость, которую мне доставило ваше воскресение из мертвых, не могу свыкнуться с мыслью, что вы живы. Почему вы так внезапно исчезли из этого мира?
– Эх, сир, – ответил Шико со своей обычной бесцеремонностью, – вы ведь тоже внезапно исчезли из Венсена. Каждый скрывается, как умеет, и прежде всего наиболее удобным для себя способом.
– Вы, как всегда, остроумнее всех на свете, дорогой господин Шико, – сказал Генрих, – это-то и убеждает меня окончательно, что я беседую не с призраком.
Затем он стал серьезнее.
– Но давайте, если вам угодно, покончим с остротами и поговорим о делах.
– Если это не слишком утомительно для вашего величества, я к вашим услугам.
Глаза короля сверкнули.
– Утомительно! – воскликнул он и сразу же перешел на другой тон.
– Это правда, я здесь покрываюсь ржавчиной, – сказал он спокойно, – но все же не устаю, когда ничего не делаю. Генрих Наваррский находит, правда, возможность упражнять мускульную силу, но королю еще не пришлось применять свои умственные способности.
– Я очень рад это слышать, сир, – ответил Шико, – ибо, как посол короля, являющегося вашим родственником и другом, имею к вашему величеству поручение весьма щекотливого свойства.
– Ну так не медлите, ибо разожгли мое любопытство.
– Сир…
– Но сперва предъявите свои верительные грамоты. Конечно, поскольку речь идет о вас, это излишняя формальность. Но я хочу показать вам, что хоть мы не более как беарнский крестьянин, а свои королевские обязанности знаем.
– Сир, прошу прощения у вашего величества, – ответил Шико, – но какие бы у меня там ни были верительные грамоты, мне пришлось утопить их в речках, бросить в огонь, развеять по ветру.
– Почему так, дорогой господин Шико?
– Потому что, отправляясь в Наварру с посольством, не приходится путешествовать так, как ездят в Лион для закупки сукна. Когда на тебя возложена опасная честь везти королевские письма, весьма и весьма рискуешь доставить их только в царство мертвых.
– Это верно, – сказал Генрих все так же благодушно, – на дорогах неспокойно, и мы в Наварре по недостатку средств вынуждены доверяться честности мужичья, впрочем, оно у нас не очень вороватое.
– Что вы, помилуйте! – вскричал Шико. – Но это же просто агнцы, это же ангелочки, сир, – правда, только в Наварре.
– Вот как! – заметил Генрих.
– Да, за пределами Наварры у каждой добычи видишь волков и коршунов. Я был добычей, сир, так что на меня нашлись коршуны и волки.
– Но я с радостью убеждаюсь, что они вас не до конца съели.
– Помилуй бог, сир, это уж не по их вине. Они-то старались, как только могли. Но я оказался для них жестковат, и шкура моя уцелела. Однако не станем, если вам угодно, вдаваться в подробности моего путешествия, они не существенны, и вернемся к верительным грамотам.
– Но раз их у вас нет, дорогой господин Шико, – сказал Генрих, – бесполезно, мне кажется, к ним возвращаться.
– То есть их у меня нет в настоящее время, но одно письмо при мне было.
