все еще есть история. Мне нравится, что мы начали с чего-то глубокого и богатого, где можем посеять семена того, к чему нас может это привести, вместо того, чтобы продолжать копаться в прошлом.
Я была так занята своими мыслями, что не заметила, как изменилось выражение его лица. И все еще не уловила его изменений, потому что он двигался быстро. Он перестал стоять рядом со мной, протиснув бедра между моими ногами. Затем от «Маленькой Дасти» до моих грудей я была плотно прижата к телу Майка, его руки стальными кольцами обхватили меня, а его губы прижались к моим.
Он поцеловал меня.
Этот поцелуй не был медленным обжигающим. Этот поцелуй не начался сладко и не закончился адом.
Этот поцелуй не был похож ни на один поцелуй, который он когда-либо дарил мне.
Этот поцелуй не был похож ни на один поцелуй, который кто-либо когда-либо дарил мне.
Его поцелуй был поцелуем, который бывает раз в жизни. Это был такой основательный поцелуй, от которого таяло сердце, сводило живот, плавился ум, обогащалась душа, этот поцелуй менял жизни.
И я клянусь Богом, он изменил нас двоих, прямо там, на кухне Майка.
Его и меня.
Когда он оторвал свои губы от моих, тут же произнес:
— Мне тоже нравится все это дерьмо.
— Думаю, я это уже поняла, — прохрипела я, все еще приходя в себя после поцелуя и держась за Майка так, словно собиралась упасть, хотя моя задница была прижата к столешнице.
— И мне нравится, что Ноу — это совершенно нормально для тебя, и за последние пару недель я видел свою дочь больше, чем за долгое время. Она вышла из своего дерьма и кокона, которое преследовало ее повсюду, потому что ты пролила на нее свой свет, который есть в тебе. И мне это так нравится, что я не буду портить все, что мне так нравится, своим испеченным тортом. А закажем торт мороженое «Дейри Квин». Мы купим его после того, как пообедаем, а потом пригласим Рис полакомиться с нами этим тортом. Я могу съесть его весь целиком.
Торт мороженое «Дейри Квин».
Ничто так не говорит о праздновании, как торт-мороженое от «Дейри Квин».
А еще лучше — уминать его с Майком и его дочкой.
Дочкой, которой я нравилась.
— Мы должны оставить кусочек и Ноу, — тихо сказала я, увидев, как лицо Майка смягчилось.
Серьезно, это было самое горячее из всего.
— Если ты хочешь угостить и Ноу, мы возьмем большой торт, — пробормотал он.
— Да, большой.
Майк улыбнулся мне, но не отпустил.
Я улыбнулась в ответ.
И подумала, прочувствовала, поэтому сказала:
Прошептав:
— Я влюбляюсь в тебя, Майк Хейнс.
Пока я говорила, с каждым словом его руки все крепче и крепче сжимались, а от выражения его близкого лица перехватывало дыхание.
— Ангел, ты уже влюбилась.
Я моргнула и спросила:
— Что?
— Я читал твои дневники. Я словил от тебя пасс в том гостиничном номере. Выслушал твое предложение остаться. Видел, как ты махала мне, прощаясь в аэропорту, позвонила еще до того, как я выехал со стоянки. Ты влюбилась. Я знаю это, милая, потому что был рядом с тобой.
О Боже, он только что это сказал?
О Боже мой, он только что сказал это?
Я снова моргнула, но за ту наносекунду, которая потребовалась мне, чтобы моргнуть, мои глаза наполнились слезами.
— Что? — выдохнула я.
— Ты слышала меня.
Сказал он просто.
— Майк…
Его крепкие руки сжались, и он прошептал:
— Семя, о котором ты говоришь, посажено, Ангел. У нас есть кое-какое дерьмо, через которое мы должны пройти, но дело не в этом, — его руки еще раз сжались, — оно касается не нас, не наших отношений. Что касается этого семени, все, что нам с тобой нужно делать, это ухаживать за ним и наблюдать, как оно растет.
Я пристально посмотрела ему в глаза.
Тогда громко воскликнула:
— Черт возьми, Майк! Почему ты всегда заставляешь меня плакать?
Затем отодвинулась от его лица, изогнув шею и спину, чтобы уткнуться лицом в его обнаженную грудь.
Грудь, между прочим, сотрясалась от смеха.
— Не вижу ничего смешного в признании в любви на кухне горячего парня, в которого я влюбилась, когда мне было двенадцать, Майка Хейнса, — предупредила я грудь хриплым голосом, и эта грудь начала трястись сильнее, а смех стал громче.
Я отпрянула назад и рявкнула:
— Перестань смеяться, когда я плачу!
Он мог быть властным, но командовать им было нелегко. Я поняла это, когда он расхохотался, а его рука в моих волосах прижала мое лицо к его горлу.
Я хваталась за него и плакала, пока он смеялся.
Внезапно Лейла вскочила на ноги и залаяла.
Я сморгнула слезы, когда смех Майка резко оборвался, он повернулся всем туловищем к кухонной двери.
Лейлы не было на кухне, она была в холле и, судя по звукам, лаяла у входной двери.
— Черт, — пробормотал Майк, затем отодвинулся, повернув ко мне голову, подняв руку и указывая пальцем на сэндвичи. — Ешь. Чипсы в шкафу. Шипучка и пиво в холодильнике. Я скоро.
Я кивнула, но он уже отвернулся и обогнул шкафы, которые загораживали дверь.
Затем я провела руками по мокрым щекам и спустилась вниз, чтобы подойти к холодильнику и взять напиток.
Затем услышала бормотание, явно раздраженное:
— Черт меня побери, — и замерла.
Дверь, должно быть, открылась, потому что Лейла перестала лаять, слушая, как позвякивали ее жетоны, означало, что она дрожала от возбуждения при виде посетителя.
— О Боже, неужели сейчас неподходящее время? — спросила женщина, и по какой-то странной причине я отпрянула в сторону, пытаясь спрятаться, хотя она не могла меня увидеть.
— Думаю, что любой твой визит — неподходящее время, Одри. Какого хрена ты здесь делаешь? — спросил Майк в ответ, и я почувствовала, как мои глаза расширились.
Одри.
Я забыла. Если есть все дерьмо, которое кругом происходило, пока между мной и его дочерью налаживались отношения, Одри была частью этого дерьма.
— Мне казалось, мы могли бы поговорить, — ответила она.
— Если казалось, ты могла бы позвонить и поговорить, а не появляться в воскресенье днем как снег на голову, — ввернул Майк, я почувствовала, как холод начал просачиваться от входной двери, поэтому поняла, что он не впустил ее в дом.
— Ну, — колебалась
