Смотрю на Мишку моего. Здесь ему лет шестнадцать. Я вижу его от сегодняшнего дня, когда он уже молодой человек, закончивший два ВУЗа, обросший множеством друзей. Тогда я его еще таким не предполагаю, хотя сердце замирает вперед, - он будет очень достойным человеком, столько в нем доброты, душевной красоты и не мальчишеской тонкости. Поэт, - говорят про него мои друзья. Я вижу в нем все черты маленького Мишки, так сильно чувствую свою с ним неразрывность, что клушья слепота заволакивает глаза сплошной любовью. Я боюсь его тронуть словом, вдруг оно не окажется точным?.. Когда-а еще созрею до книжки про него?.. Он не стесняется моих сантиментов, но сдержан в проявлениях. Немногословен, как его дед. Вообще похож на Батю, - удлиненные жесты, угадывается развалистая походка, упряменький подбородок с ложбинкой. Сейчас улыбается эдак внутрь себя, отец выпустил очередную остроту.
Перевожу взгляд на Вову. Его остроты мгновенны, легколетны, так прямо и не перескажешь, если не под словцо. Сдвинет букву-другую, аж зайдешься, до чего ловко-вертко выскочит созвучный смысл. Лицо у него сразу делается вольтерьянским. Впрочем, и сам востронос, улыбка длинная, по углам ехидные скобки морщин. Очки близоруко выпучивают глаза, кажется, он въедливо вглядывается в устройство вещей. Голос "ленинградский", нет, не дворянский петербуржский прононс, но как бы тональная промозглость туманных широт. Иногдау Вовы проглядывает что-то английское. Не только английский юмор, а и "коварный альбион". Высокий ворот-ничок подпирает узкие щеки, профиль чуть вскинут, ах, как хочется применить к нему эпитет "благородный"...
Разговор наш дорожный, семейный как передать? Да и зачем? В нем, конечно, присутствуют интересные замечания, что не самое важное сейчас. Он сплошь пересыпан намеками, подковырками, былями и небылицами,- в целом, это фамильный фольклор, который дорог и необходим кругу близких людей. Это сокровенный мир "любов-ной музыки", что дает возможность единения. Мир сладостный и мучительный, страстный, обидчивый и часто беспринципный; он не всегда делится на сознание и бытие; в нем слиты начала и концы, грезы и откровения, счастье и боль, - вечно играющий наш внутренний мир. Когда он может выплеснуться в общее пространство разговора, интонации, мимика, опознавательные жесты позволяют нам глубоко проникать в чувства друг друга.
По дороге мы видим массу красивостей. Главная, понятно, Байкал. Путь наш проходит по самой кромке озера, так что камешки наперечет. И даже удовлетворен всегдашний вожделенный порыв - выскочить на ходу, пощупать, что там в заоконной визуальности.
Поезд задерживается на разъезде. Пассажиры ссыпаются как в кино, бегут, трогают воду, пьют, набивают карманы гальками, пара смельчаков спешно купается... Гудок. Снова едем, едем.
В Благовещенске останавливаемся у приятелей. Он - фантаст, она журналистка и поэт. Очень милая, очень несчастная Светка. Мы нескладно попадаем на их "состо-яние развода". Что тут сделаешь?..
Наши странные общие прогулки по городу, по музеям. Тут сами улицы музей неглубокой купеческой старины и ботанического роскошества, если о них рассказывать, как умеет писатель-фантаст Николай (тот, что про перекресток на втором этаже). Приток Амура Зея оказывается раз в пять могущественнее своего легендарного партнера. Живем мы в трех шагах от Амура, но подойти к нему нельзя. Вдоль берега пограничная полоса, колючая проволока, дзоты. Жутковато. Китай на той стороне, как на ладони. Скоро тут начнут сновать "челноки".
Наши странные общие походы за город на озерцо с цаплями. Жарко. Немножко томительно. Им хочется все вре-мя что-то выяснять, Николаю и Светке. Издали смотришь, как еще не нарушилось притяжение, но вот-вот.., Господи, что же ты делаешь с ней!
Устраиваем Светлане вечер поэзии. Хорошие стихи, очень несчастные.
Провожая нас, она так и едет вместе в тамбуре, до пер-вой... уже до второй остановки... говорит, говорит, благодарит, обнимает...
Во Владивостоке нас ждет Гали Олимпиевна. Когда-то мы дружно соседствовали в нашей квартире. Замеча-тельное семейство трех колобков.
Олимпий Сергеевич - горняк из Томска, на пенсии - живописец. Его увлекательные рассказы в манере Куприна выстраивали целую панораму сибирского окраса*.
Анастасия Васильевна, хлопотунья, очень вкусно стряпала. На что уж наша бабушка была мастерица, но бабушка была атеисткой и не баловала нас куличами да пасхой. По воскресеньям и, конечно, по праздникам в нашей "слободке" было принято приглашать друг друга в гости. И старики смешили всех ласковыми "классовыми" перебранками.
- Ну, где ж им, дворянам, угодить! - фыркала Анастасия Васильевна.
- Купчиха, купчиха, - поддразнивал Олимпий Сергеич.
Но мы с Ленкой тогда были девчонками и "равновоз-растно" познакомились с Гали Олимпиевной только теперь. Хотя переписки не прерывали.
Гали (на манер отца) - умный задушевный собеседник, или Гaля (на манер матери) - хлебосольная хозяйка, сама по себе - энтомолог, доктор наук в отпуске. Знакомство происходит насыщенно и очень предупредительно. Мы пытаемся не помешать ей отдохнуть на даче, она ста-рается снабдить нас всеохватной информацией, при этом не отнять наше время. Каждое утро мы полны намере-ний, незаметно завтрак переходит в обед... В общем, смысла ехать на дачу уже нет никакого... А мы все же ухитряемся обегать город, искупаться во всех заливах... Купальники всюду таскаем с собой, переодеваемся за первым кустом с непосредственностью подростков.
Фантастический город, в нем здорово было бы жить в детстве, недаром я стремилась сюда еще с ранней мечты стать моряком. Как будто остров, омываемый сразу несколькими морями. С одной стороны - море шелковистое, пляжное, ластится к лесистым берегам, мы ходим к нему вечерком, разводим костер. С другого конца - то самое "а море грозное.., на скалы с грохотом...", дух забирает, если удастся-таки вгвоздиться между валунов, и на тебя летит громада злой пены. А в середине города разлегся теплый густой залив, золотистый под солнцем и черно-золотой в ночи, стойбище кораблей бьет склянки в унисон. По набережной прогуливаешься, так и хочется подразнить морячков, потому что завидно.
Дома вросли в сопки, - можно было бы представлять их древним амфитеатром пещер... А к товарищам бегал бы прямо через дом, заскочил в подъезд у подножия и вышел со второго-третьего этажа на другую улицу...
Гали Олимпиевна сводила нас в свой институт показать коллекцию бабочек. Никакими метафорами и гиперболами не передать это цветистое великолепие. Еще она пригласила меня и Ленку в поход за целебной травкой Leсpedeza - "экспедеция за леспедецей" - забавляемся мы.
Вот когда я разглядела Гали, узнала тот особый старомодный тип интеллигентной женщины-полевика.
По внешнему виду она не должна бы ничего уметь в походных неудобствах. Пожилая, полная, низенькая, руч-ки дамские, семенит по тропинке. Она готова во всем уступить таким как я, бывалым, бедовым, изображающим мужика. Мы подхватываем ее под локоток, подсаживаем на крутом склоне, ан ведь невдомек, что уступает из деликатности. Не поспешая, без суеты, вполне приспособившись к своей конституции, прекрасненько она управляется, с такой мягко-увалистой грацией, порой даже более толково, чем наш выпендривающийся брат.
А Ленка вроде бы вообще кисейная леди, однако посмотришь на природном фоне, - движения упруги, размеренны, сказываются непреходящие экспедиционные навыки, привитые Батей.
Есть оптимальная целостность в подобном женском триумвирате без мужского верховенства. Функции равно-весно распределяются сами собой, слаживаясь в эластичную круговую фигуру без доминирующей середины, и скрепляется она неторопливой беседой, физиологической солидарностью, согласным угадыванием возможностей. Что вместе сообщает затее состояние возвышенности и умиротворения.
И вот, наконец, Спасск. Привокзальная площадь. Отсюда новорожденное советское общество провожало сво-их первопроходцев на учебу. Это место мы с сестрой ощущаем, как отправной момент нашего жизненного пути. Сейчас здесь памятник - "Штурмовые ночи Спасска", а ведь не всякому городу повезло со строкой.
Городок маленький, провинциальный до деревенскости, ему и не размахнуться среди таежных сопок. На центральной приземистой площади, вот тут, возле китайского ресторанчика, как встарь, базар бывает только по воскресеньям. Сюда ходил дед ссориться со вздорным Чекардой. Мы не знаем, где находился Батин дом, уже не переспросишь, но убежденно кажется, что вот-вот догадаемся...
На озеро Ханка мы едем, плохо представляя, куда хотим попасть, где там бродил Батя?.. Добираемся на автобусе до последнего перед болотами села, дальше километров десять пешком. Теперь есть дорога, раньше шли с шестами через топи. Иллюзия непроходимости и замира-ющей опасности остается. По обе стороны плоско рассти-лаются травяные заросли, из них призывно помаргивают синенькие цветочки. Совсем близко вышагивают цапли. Взлетают стайки уток. Дорога пустынна, так, что теряется чувство временнoй привязки, и словно забываешь, кто ты есть...
