* Как и в картинах Юрия Злотникова. Он ставит их передо мной одну за другой, и точно не знаешь, в какой из них находишься, смотришь, смотришь, уходишь вглубь, над тобой смыкаются блики неба-моря-земли, вплетаешься в узор движений, во взаимопроникновение стихий, множишься ритмами, музыкальными секвенциями, совпадаешь с пульсацией жизни, ... , и проступаешь вдруг на поверхности строгим древним письмом.
* Вообще пространство завораживает. Его емкость, разбег перспектив, развороты, сломы, смена ракурсов и масштабов. Просто простор. Пространство и движение. А время как? А время - это созерцание.
* Плоскость. Плоскость зеркала, стекла, поверхности водоема, граненого камня, чистого листа бумаги. Плоскость стены. Когда, может быть, уже лежишь без движения лицом к стене, смотришь, водишь взглядом царапины, блики, неровности побелки, черточки складываются в рисунок. А у кого-то перед глазами обои с цветочками, с лабиринтами орнамента, - тому, пожалуй, повезло. Хотя, если подумаешь, - непустое скорее надоедает. Белая плоскость дает больше возможностей для воображения. В ней скрыто необъятье глубины, чего там только не отыщешь на разных уровнях; в ней содержатся все вариации света; на нее проецируются сны; к ней прилипают отраженья мыслей; в твердой статике свернут вихрь движений... Но все же нужно, чтобы стена была, последний материальный экран.
Что кажется невероятным
* Старость. То, что именно ты стареешь. А еще не успел как следует постичь предыдущее открытие, - то, что явился на Свет Божий. Именно ты, вот этот я. И живешь.
* Невероятно, что не можешь запомнить любимое лицо, когда еще только влюблен, или когда приходится разлучиться, или когда прощаешься навсегда.
* Порой вдруг покажется невероятным, что тебя любят. А вроде бы особенно и не за что.
Когда-то сын мой Мишка расплакался неожиданно. Было ему семь лет и плакал он очень редко. Мы гостили на даче у Полины Георгиевны. Дождливым вечерком играли в преферанс, взрослые. А детишки за спинами на полатях: кто хотел - спал, кто баловался. Слышу, Миха хлюпает.
- Что случилось?
Разревелся, да горько так, безутешно.
- Болит что-нибудь?
- Не-ет... Я тебе на ушко скажу... Меня почему-то все любят, хвалят, думают, что я очень хороший... А я вовсе не такой уж хороший...
Пошептались мы с ним, успокоила как могла, еще повсхлипывал немножко во сне. Ко мне подобрался Полинин старший внучок, глаза горят любопытством:
- Теть Тань, а почему Миша плакал?
Я повторила.
- Надо же! Я бы про себя никогда такое не сказал.
Мишка плакал крайне редко, считанные разы. Не от боли, не от обиды, а когда что-то было не так.
Ему четырнадцать. Их спортивная секция во главе с любимым тренером в летнем лагере. По выходным мы - несколько мамашек, что успели тоже задружиться, устраиваем для всех желающих пикник на берегу реки. В тот раз нам уже известно, что у ребят приключилась драка, - в лагере же все события на поверхности, как хвойные иголки, всплывшие в лужице после дождя, но все уже разрешилось. Собираем хворост для костра. Мишка зовет меня пойти вместе:
- Мне нужно тебе что-то рассказать...
- Про драку?
- Не только. У нас есть один мальчик, Беляш, ну, странный немножко, некультяпистый, над ним все потешаются. Знаешь, мы вроде бы решили, что будем ночное ведро выносить по очереди, а получается, что все время ему достается. Я иногда делаю это вместо него. А еще тут племянник тренера, маленький, очень веселый, но вредный, больше всех пристает к Беляшу, ну в общем, перед нами старается. Беляш не стерпел и побил его. Сильно. Конечно, тот же слабее. А все смеялись и даже подначивали то одного, то другого. Потом, когда уж разобрались, я лег на раскладушку и стал плакать...
- Жалко было? Беляша? Или маленького?...
- Обоих жалко. Но главное в другом. Мне было так плохо! Знаешь, у нас же замечательные все ребята. Разве такое может происходить в кругу друзей!?..
Боже мой, подумала я, - милый мой мальчик...
* Действительно, в зло трудно поверить, будь то насилие, предательство, несправедливость и все другое, что приходится пережить. Не верить в зло естественно. Не вполне нормально, когда не верят добрым делам. И ужасно, когда выпадают целые времена, в которые очень большое число людей перестает верить чему-либо.
* Впрочем, если прислушаться к себе повнимательней, самым невероятным кажется все-таки некий избыток благодати, близкий к тому, когда любят тебя без особой заслуги, только любит тебя уже будто весь окружающий мир, одаривает счастьем.
Оно наступает, такое состояние, когда очень красиво, очень хорошо. Это может случиться всего лишь в двух шагах от дома, просто потому что повеяло весной, хлебнул талого неба и пропал с головой в переощущении. В синеве, уже не зимней, пробудился дымный запах азиатских степей. Где-то там, в предгорьях Тянь-Шаня, покрытых красными маками, лежишь, раскинув руки, и ни о чем не помнишь. Или в еловом ущелье слушаешь пение птиц, оно серебристо струится по темному кружеву веток. Может быть, сидишь на краю скалы, свесил ноги в туман. Или то пустыня, утратившая краски с последним вздохом солнца, упавшего за горизонт, пустыня застыла в лунно-перкалевом моносиянии. Или это уже какая-нибудь европейская жасминовая ночь... Мало ли где на протяжении жизни ты можешь оказаться, в какой точке Земли.
У меня есть постоянно-достижимое безошибочное местечко за городом. Там идешь по тропе вдоль высокого обрывистого берега Оби, по дорожке дачного детства. Она усыпана сосновыми иголками, стараешься не наступить на узловатые мозоли корней, - голенастые великаны топчутся здесь испокон веку, голову задерешь, а лиц не видно под медвежьими шапками, сквозь пробиваются сизые лучи. Пахнет горячей хвоей, живой травой и листьями, в них затаенные пятна розовых запахов шиповника да россыпь мелких пестрых цветочков, дыхание хочет переполниться, и тут только замечаешь на самом-то деле громадный запах пресной реки.
А когда купаешься, плывешь против течения, специально, чтобы зависнуть на месте, вдыхаешь-пьешь крепкий настой солнечного воздуха, речной воды с привкусом песка, вялой горечи прогретых ивовых листьев, огурцовой свежести осоки, в нем бродят сухие хвойные струи. Запах рыбы нечаянно всплеснет, когда вдруг рядом чайка схватит верткую блестку с чешуйчатой кожи реки. И смотришь, смотришь на ловкий их ломкий полет, целой стайки чаек. И непременно здесь в слепящей глубине неба кружит тень коршуна с растопыренными пальцами крыльев.
Вот эти-то распластанные по небу руки, а на самом деле громадный объем дарового счастья будоражит отчаянный до щемящей боли восторг. Ведь еще миг назад ты пребывал в бездумье безразмерного объятья своего, того, осмеянного на сто раз, невозможного объятия необъятного. А теперь на гребне чрезмерности чувства, взметнулся, вырвался из благостного равновесия покоя, опрокинулся навзничь. И медленно, и снова смотришь на великое безразличье. В котором каждому из нас дается испытать могучее ощущение жизни.
Вот какие триады я бы выбрала
* Одуванчики, воробьи, цыгане.
* Папоротник, сова, луна.
* Большая река, сосны, слепой дождь.
* Тростник, цапля, ицзин.
* Горы, эдельвейс, киргизский ковер.
* Ковыль, жаворонок в выгоревшем добела небе, вольные кони.
* Темно-красная роза, старая книга, трубка.
* Зеркало, горизонт, солнечные часы.
* Ромашки, кукушка, взявшись за руки мы с Женькой бежим по полю.
* Белеет парус одинокий в тумане моря голубом.
.................
Пожалуй, так и не остановишься. Ну, а если бы нужно что-нибудь одно? Тогда
* Чистый лист бумаги, черная тушь, перо.
В толпе я различаю...
Темноволосые, разве что часто с непрокрашенной макушкой, в брючках на сухопарых бедрах, в курточках на манер штормовок, это чтобы было удобнее скрыть крылья, с негаснущим взором - поколение мое - шестидесятницы, вечные девочки-подростки. По улице они идут вприпрыжку, с эдакой независимой заинтересованностью, отзывчивы к происходящему вокруг. В разговор вступают легко. Суть разговора мало важна, там обо всем. Но интонация, приподнятая залихватскостью и ироническим подбадриванием. Но щедрый словесный диапазон - от старомодных мудростей до молодежного сленга - в нем легче скрыть собственные неурядицы и беды.
Мы идем по улице, всего-то с авоськами, или по другим делам, но шагаем мы как будто бы по всей Земле, ведь столько было нахожено, наезжено. Мы неизменно готовы к неожиданности и приключению. Мы - дети сказочного мира. И главное чудо в этом мире - встреча, как возможность проявления недюжинного запаса дружбы и любви.
Навстречу идут наши мальчики, сивоголовые, очкастые в большинстве, у многих откровенное брюшко. Хотя они не составляют общий внешний тип, - кто с палочкой уже, а кто-то в бороде. Солидные мужи. Они угадываются моментально при общении. О, это острословье студенческой еще заточки, избыток образованности и беззаветный юношеский смех. Они из того же сказочного мира, расширенного до необъятности научной фантастикой. И все они немножко поэты.
