двух ненасытных королей!
— Но, Ваше Величество! — твёрдо проговорил кронпринц. — Это предложение может оказаться выгодным после войны. Крет богат. И если они оказывают нам столь явное предпочтение, на это стоит обратить внимание. Если вы опасаетесь гнева Нодрима и Эрсавии, у нас союзники найдутся…
— Я не опасаюсь их гнева, — спокойным тоном перебил его Трен. — Если мы будем истощены войной, то Нодрим и Эрсавия подавно, ибо я основательно потреплю их в Кунабуле… Меня угнетает необходимость тащить тебя в эту ненавистную дыру!
— Отец, я счастлив оттого, что буду биться бок о бок с тобой. Это величайшая честь! — ответил Дарон.
— Это гибельное дело, — пробормотал Трен, хмуро глядя на сына из-под тяжёлых и густых бровей. — Но ничто не поднимает дух воинов так, как присутствие их государя и принца… и хорошего жалования… Дарон, отведи господина посла в гостевые покои, разузнай, что нужно этим подхалимам. Я позже побеседую с ним в моём кабинете.
Дарон молча поклонился и скрылся за дверью. Твёрдый и ровный стук его сапог затих в коридорах, а Трен пригорюнился, осознав, что к концу подходит восьмой день с тех пор как открылось исчезновение нодримской принцессы, и десятый день — с отъезда из Карнеоласа маленького отряда с наследниками рода Рианорского.
Утро выдалось тёплое, с чистым и сверкающим светом солнца. Государь предпочёл бы один часик уделить своей сокрытой елями излюбленной белоснежной беседке с изразцовыми колоннами в парке. Но у правителя не было ни минуты. Он покидал Кеос. Советники и придворные ждали его в холле, а горожане — на улицах столицы.
Трен не думал ни о своей предполагаемой тоске, ни о тяжести расставания. Ему не было дела, увидит ли он вновь свой блистательный дворец. Он желал лишь, чтобы хотя бы один из его сыновей, — будь то степенный кронпринц Дарон, яркий ли принц Арнил, канувший в небытие страшных земель, — вернулся в стены этого дворца победителем и стал достойным правителем. Он ни с кем не желал делить ту власть, что предназначалась его сыновьям. Но он не жалел, что отпустил одного сына в саму геенну огненную, а второго брал с собой на войну.
Без сожалений и печали составил он завещание, и текст его размножил и отдал троим: Лирну Карну, Дарону Вальдеборгу и Аберфойлу Алистеру. Покидая Кеос, Трен с тоской думал лишь о судьбе Карнеоласа. Заботы и мрачное будущее не оставляли места иным страхам.
В холле собрались министры и советники. Придворные теснились у стен, смешанные чувства отражались на их бледных и встревоженных лицах, когда они разглядывали своего прихрамывающего, преждевременно состарившегося правителя, облачённого в тонкую серебристую кольчугу, тяжёлые сапоги и стальные вставки на ногах и руках. Колет поверх кольчуги расшит золотым знаменем Карнеоласа, наручи и поножи украшены позолоченными узорами. Белый плащ с кровавым подбоем, золотой и лёгкий венец на голове устрашал своим величием. Его длинный золотой скипетр с набалдашником в виде короны с пятью лучами нёс он в правой руке, в левой — оригинал свитка с завещанием, написанной на розовой бумаге, обернутый лентой с золотой бахромой и россыпью самоцветов. Трен должен был вручить его прилюдно министру как посвящённому в Верховные Защитники государства.
Трен сократил речь до нескольких напутствий. Более всего он хотел вырваться из всех этих грузных церемоний и отправиться в путь: не желал, чтобы собственная армия утомилась от ожидания своего повелителя.
У входа во дворец по правую сторону стоял кронпринц Дарон в чёрном колете и кольчуге, с белым шёлковым платком на шее и с белым цветком в правой руке, которые по обычаю дарили уходившему на войну воину их безутешные невесты. Принцесса Альвария в светлом платье, с голубыми цветами в волосах, покорно стояла подле своего будущего мужа и безысходно глядела себе под ноги.
Раздражённому государю стало жаль её, в случае смерти его сына ибо эта девушка останется неприкаянной. Контракт будет расторгнут, и девицу отправят домой. На лице Дарона не было ни тени сожалений. Сильванская принцесса не была мила его сердцу и являлась лишь очередным долгом, который ему неукоснительно надлежало выполнить.
Трен наблюдал, как сын с решительностью и прохладной отстранённостью на своём суровом, бледном лице целует руку невесты, как белеют её в тонкую линию сжатые губы и как тщательно сдерживает она досаду и страх за собственную судьбу.
Государь вдруг осознал, что о сыне знает слишком мало; не ведает, каких женщин предпочитает его преемник. Едва Дарону минуло семнадцать, король не мог больше закрывать глаза на явное равнодушие сына к противоположному полу. Он никогда не видел, чтобы кронпринц засматривался на изящный стан какой-либо из придворных барышень. Государь пошёл на крайние меры. Он вызвал во дворец свою старую знакомую, давно овдовевшую баронессу. Та славилась красотой, живостью, весёлостью нрава и опытностью. О бурном романе наследника престола, воспитанного во всей строгости религии и преданности своему долгу, и моложавой вдовы барона судачили несколько месяцев, пока пресыщенный страстью Дарон не вернулся к своим обязанностям со свежей головой. Трен, более чем довольный результатами, отослал баронессу обратно, одарив её монаршей благосклонностью и назначив ей пожизненное жалование.
Арнил же никогда не вызывал подобных хлопот отца: о его любвеобильности начали поговаривать едва мальчику исполнилось тринадцать. Белокурый, голубоглазый, лучезарный, обходительный принц всегда любил женщин, а они с удовольствием отвечали ему взаимностью. Будь он беден и незнатен, женщины всё равно бы обожали его.
Трен не считал наследницу Ринорского рода Акме Рин красавицей и приятной особой. Агатовые глаза неприятно затягивали, в омуте этой пылающей черноты полностью исключалась возможность увидеть что-либо. Под густыми ресницами она прятала бурлящую силу своей натуры. Склонность её к открытости, упрямое нежелание всем нравиться поначалу изумляли придворных, а то презрение, с которым она начала поглядывать на них за их любовь к сплетням, интригам и разного рода мелким пакостям, начало наживать ей врагов уже с первой недели.
Эта девушка была первой, кто посмел отказать Арнилу.
Государя не интересовало, была ли Акме Рин любовницей его сына, но он пребывал в полной уверенности в том, что девица являлась основной причиной отъезда Арнила в Кунабулу. От Трена не укрылось, какое предпочтение отдает ей Провидица, и это настораживало. Ведьма отводила девушке особую роль, о которой сама Акме, быть может, и не догадывалась.
Отбросив всё самое наболевшее, Трен вдруг подумал о том, что всей душой противится выбору младшего сына. К тому же отец Трена, Марк I Бешеный, оставил сыну в наследство не только государство, но и весьма болезненную аллергию на Рианорскую кровь.
