Сейчас мы знаем, что в первые послевоенные годы Советский Союз не вынашивал планов вторжения в Западную Европу, поскольку Сталин считал, что его народ еще не готов к войне с Западом. Но что, если бы Советы не проявили подобного благоразумия и терпения? Что, если бы в 1948 году они надели-таки сапоги и совершили бросок к Рейну, а то и к берегам Ла-Манша? Могли ли они и вправду провести это с такой легкостью, какой страшились западные аналитики?
В добавление к крепким сапогам им потребовались бы антирадиационные костюмы. Сознавая свою относительную слабость в обычных вооружениях, западные державы были готовы остановить продвижение русских по Центральной и Западной Европы применив тактическое, а то и стратегическое ядерное оружие. Планы, разработанные различными службами в американских штабах, предполагали воздушные атомные атаки по наступающим русским войскам и их коммуникациям в сочетании с ядерным ударом по территории СССР с баз в Испании и на Сицилии (вариант, предложенный армией), или бомбардировкой советских объектов силами дальней авиации (вариант ВВС), или применением против советских войск тактических ядерных зарядов самолетами, базирующимися на авианосцах (предложение, сделанное командованием флота). Адмирал Д.В. Галлери, один из авторов военной доктрины США, выражал надежду, что тактические атомные удары по продвигающимся советским войскам в Центральной Европе помогут избежать необходимости стратегической бомбардировки собственно территории России. «Когда русские армии будут остановлены у Рейна, — писал он,— и вождям и народу станет ясно, что лучше вступить в переговоры о мире, чем подвергнуться полномасштабному ядерному удару. Пока их войска находятся восточнее Рейна, угроза атомной бомбардировки будет иметь больший эффект, нежели нанесение удара после того, как они уже наводнят Европу».
Но и без бомбардировки территории СССР нанесение тактических ядерных ударов по продвигающимся советским войскам нанесло бы страшный ущерб тем самым регионам Центральной и Западной Европы, которые в Вашингтоне собирались спасать. Понимание этого факта способствовало распространению того мнения, что «лучше быть красным, чем мертвым», во всей Европе, а особенно в Западной Германии, подозревавшей Вашингтон и его союзников в намерении вести Третью Мировую войну «до последнего немца».
Впрочем, русские, вместо того чтобы, разжившись сапогами, выступить в поход, усилили нажим на Берлин, где Запад был особенно уязвим. В ответ на действия западных держав по созданию нового западногерманского государства (чему Москва, не потерявшая надежды установить контроль надо всей Германией, всячески противилась), Советы в 1948 году начали препятствовать железнодорожному и автомобильному сообщению между Западным Берлином и Западной Германией. Сделать это русским было совсем не сложно в силу того, что в свое время западные союзники не позаботились об обеспечении каких-либо гарантий свободного доступа к своим секторам Берлина через советскую зону оккупации Германии. Теперь их доступ ограничили тремя шоссе, двумя железнодорожными ветками, каналом и тремя воздушными коридорами. В июне 1948 года следом за введением в Берлине новой западногерманской валюты Советы ужесточили блокаду. Впрочем, вопреки широко распространенным мифам, Западный Берлин не был изолирован полностью: осуществлялась торговля западных секторов города с советской зоной, а также перемещение товаров и людей между Восточным и Западным Берлином. Эти связи не прервались по той простой причине, что экономика советской зоны оккупации находилась в сильной зависимости от торговли с Западным Берлином. Непосредственная цель Москвы при проведении этой отнюдь не непроницаемой блокады сводилась к тому, чтобы помешать созданию западногерманского государства. Кроме того русские надеялись, что, убедившись в уязвимости своих гарнизонов в Западном Берлине, союзники их оттуда попросту выведут.
Действия СССР вызвали ощущение кризиса в западных столицах, и в первую очередь в Вашингтоне, от которого ожидали адекватного ситуации ответа. Джордж Кенанн, глава группы политического планирования Государственного Департамента, вспоминал: «Никто понятия не имел, как при данных обстоятельствах противодействовать русским и есть ли вообще возможность как-то им противодействовать. Ситуация сложилась мрачная и весьма опасная».
Она и впрямь виделась столь опасной, что Конгресс призвал к немедленной эвакуации из Берлина американских граждан, а некоторые политики высказались и за вывод войск. Интересно, что среди последних оказался и начальник штаба армии генерал Омар Брэдли. Еще до того, как Советы перерезали сухопутное сообщение с Западным Берлином, Брэдли, обсуждая с Берлинским комендантом генералом Лусиусом Клеем вопрос о том, имеет ли для США смысл рисковать ввязаться в войну, стараясь сохранить свои позиции, заметил, что «сомневается в готовности американского народа начать войну ради сохранения наших позиций в Берлине и Вене». Клэй, в отличие от него, полагал, что советская тактика представляет собой простой блеф, как раз и рассчитанный на вытеснение Запада из Берлина. При этом он добавил, что в случае возникновения реальной опасности готов и к войне — лишь бы «спасти» Берлин. «Если падет Берлин,— предупреждал он, — следом падет и вся Германия. Если мы и впрямь намерены защитить Европу от коммунизма, то не должны бездействовать».
В конце концов Запад не отказался от Берлина, но мы вправе задаться вопросом: что, если бы Вашингтон и его союзники в 1948 году оставили город? Решение сохранить свое присутствие в Берлине являлось единственно разумным, ибо вне зависимости от военного аспекта проблемы контроль над Западным Берлином имел огромное политическое значение. В 1948 году от решения Берлинской проблемы зависел престиж Запада, и отступление там повлекло бы за собой ослабления влияния союзников — в первую очередь американцев — в Европе и во всем мире. Вашингтон считал своим долгом помочь Европе в восстановлении экономики и доверия к либеральным политическим институтам, каковая задача требовала высокого уровня доверия к самим США.
Неизбежный урон, нанесенный авторитету США в случае их уступки Советам, тяжелее всего сказался бы на претворении в жизнь американской политики в отношении Германии, ибо способствовал бы усилению внутри страны позиций противников создания отдельного западногерманского государства.
Конрад Аденауэр, ярый сторонник создания тесно связанной с Западом «Боннской Республики», не мог бы рассчитывать на успех без сильной американской поддержки. Состоявшийся в 1949 г. формальный раздел Германии многие немцы восприняли с горечью, однако без него вся страна оставалась бы открытой для дальнейших шагов по дестабилизации, предпринимаемых СССР и действовавшими по его наущению германскими коммунистами. Раздел явился болезненной процедурой, но потенциальная возможность коммунистического захвата была чревата куда большими бедами.
Как мы знаем, вместо того, чтобы покинуть Берлин, западные державы ответили на советскую блокаду созданием мощного воздушного моста, снабжавшего Западный Берлин всем необходимым, от продовольствия и угля, до сластей для детишек (но, вопреки распространенному мифу, далеко не всем необходимым берлинцам для жизни). Однако, помимо воздушного моста, на Западе рассматривались и иные возможности «прорыва» советской блокады. Так, еще до принятия решения о усилении снабжения по воздуху, генерал Клей выдвинул весьма рискованную идею доставки припасов в Западный Берлин через советскую зону оккупации военными конвоями. Он обратился к генералу Кертису Ле Мэю, командующему ВВС США в Европе, с просьбой обеспечить воздушную поддержку на тот случай, если русские откроют огонь — что, по мнению Ле Мэя, могло стать прекрасным поводом для превентивного удара по всем русским военным аэродромам в Германии. «Естественно, нам было известно их расположение,— говорил он позднее. — Мы видели их самолеты, выстроившиеся ровными линиями перед ангарами, и, случись заварушка, думаю, смогли бы не дать взлететь ни одному».
«Заварушки», правда, так и не случилось, поскольку идея с прохождением конвоев была отвергнута как нецелесообразная. Как возразил Брэдли, «русские запросто могли остановить любой вооруженный конвой и не открывая по нему огня: достаточно перекрыть шоссе для проведения ремонтных работ или поймать конвой в ловушку, разобрав мост и перед ним, и позади него». Если бы американские военные попытались претворить в жизнь план Клэя и попали в ловушку, единственным способом вызволить их оттуда стала бы посылка на выручку еще больших сил — что означало эскалацию вооруженного конфликта.
Воздушный мост, на котором в конце концов остановили выбор, имел очевидные преимущества перед сухопутным конвоем, но и эту идею нельзя назвать вовсе избавленной от риска. Существовала серьезная опасность того, что русские станут мешать осуществлению воздушного сообщения провокационными методами, вплоть до того, что начнут сбивать самолеты. Добавил опасений и случившийся незадолго до открытия «моста» воздушный инцидент, когда русский истребитель, сопровождавший в опасной близости британский транспортный самолет, столкнулся с ним при подходе к аэродрому Гатов в английском секторе берлина. Погибли все: советский летчик, экипаж английского самолета и 14 его пассажиров. К счастью, более подобных происшествий не случалось, и за все время существования моста русские ни разу не открывали огонь по западным воздушным судам. Правда, в сентябре 1948 года Советы объявили о проведении воздушных маневров над английским сектором: в Вашингтоне это расценили как подготовку к агрессивным действиям и восприняли весьма болезненно.
