«Наш уговор… не бойся… к стенке не поставят». Тут я догадался - фашисты подслушивать-то нас подслушивали, да слыхали не все.
«Так ведь это мы, наверное, о драках. Сколько раз уговаривались не драться, а все равно кто-нибудь да задерется. Ваня им говорит: не хватало, чтоб мы тут дрались. Ну, а пацаны не слушают…»
- Ребята! - сказал Володя Пучков. - Как хотите, а надо спасать Ванюху.
- Как мы его спасем?
- Надо сегодня ночью забраться в сад к помещику, нарвать яблок. Тогда фрицы поверят, что мы, и правда, об этом договаривались.
- А кто пойдет? - спросил Женя.
- Хочешь - ты, еще Володька, Павлик, Димка и я? - Петя посмотрел на нас. - Идет?
- И я пойду, - сказал Валя.
- Сиди уж… - замахали мы на него руками.
На ночь ворота запирались, и возле них расхаживал часовой. Перелезть через трехметровую ограду тоже было нам не под силу. Но мы и не собирались перелезать. Мы знали одно заросшее бурьяном местечко, где под ограду неизвестно кем и для какого случая был сделан лаз.
Темное, сырое небо все ниже и ниже опускалось к земле.
Среди ночи я услышал едва уловимый шепот:
- Буди ребят.
Кто-то из мальчишек метнулся к окну. В следующий миг я вскочил на ноги.
- Часового не видать, - сказал Женя.
Я прыгнул через окно во двор и побежал к потайному лазу…Утром на тарантасе приехал разъяренный помещик. Казалось, он вот-вот лопнет от злости.
Унтер-офицер построил нас во дворе.
- Кто из вас ночью ходил в сад? Я спрашиваю, кто посмел нарушить установленный порядок и дисциплину?
Сквозь стекла очков блеснули ледяные глаза. Позеленевшее от ярой злости лицо покрылось багровыми пятнами.
- Зачинщики хулиганского проступка три шага вперед, марш!
Володя Пучков, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно вышел из строя.
- Еще я ходил в сад, - низко опуская голову, признался Павлик Романович.
Сильный удар опрокинул Павку на землю. Упершись руками в песок, Павлик медленно поднял голову, потом стремительно, словно пружина, вскочил на ноги и замер в стойке «смирно».
Обер-лейтенант назидательно сказал:
- За то, что вы натворили, следует очень строгое наказание: пять лет каторжных работ. - Его рука повисла в воздухе, сжатый кулак с хрустом уперся в железный крест на груди. - Но мы есть подлинные ваши друзья. Сохранить вашу безопасность можно, однако, только путем более легкого наказания, и вы должны быть благодарны нам за это.
Указательный палец Шварца, как шпага, повернулся в сторону Романовича и Пучкова:
- Вы сейчас же отправитесь в карцер. Федотов добавил:
- Нашкодили, мерзавцы, и не подозреваете, что господин обер-лейтенант из дружеских соображений взял на себя всю ответственность за ваш хулиганский проступок.
В тот день Шварц и Краузе куда-то внезапно уехали.
Федотов нам сказал:
- Владелец сада жалобу на вас накатал, вот господа и уехали в Берлин.
Тут Женя вспомнил о приемнике, который стоял в кабинете унтера. Запасной ключ от комнаты, мы знали, лежал у Германа в коробке с инструментом, на пожарном ящике. Женя глазами показал на дверь. Я медленно вышел на террасу. Женя протянул мне руку и шепнул на ухо:
- Иди послушай, что творится на фронте.
В кабинет унтера мне сегодня идти не хотелось. Но отказаться нельзя было. Это ведь я вытянул жребий!
Несколько дней назад Женя Хатистов высказал такую мысль: унтер-офицер, этот переодетый гитлеровский офицер-разведчик, почище самого Шварца, частенько отлучается днем из «охотничьего» домика, а в комнате у него приемник… Если действовать осторожно, без шума, наверняка можно пробраться в кабинет. Вот бы послушать наших.
Валя сказал:
- Я пойду! Я знаю, где надо крутить.
- Не сдрейфишь? - спросил Ваня. Валька даже обиделся:
- Иди ты! Сдрейфишь…
- Дело-то рискованное. По совести надо, - возразил Женя.
- Как это - по совести? - переспросил его Валя.
- По жребию - вот как. Выгорит - будем знать, что и как там… Сорвешься - бери все на себя.
Бросили жребий. Моя рука, слегка дрогнув, зажала конец шероховатой палки, по спине пробежал колючий холодок. Витя облегченно вздохнул. Женя украдкой посмотрел на меня:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Ежели что, откажись.
Но я, конечно, не отказался. И вот теперь с зажатым в руке ключом осторожно прокрался вверх по лестнице. Скрип рассохшихся ступенек заставлял неистово колотиться мое сердце, и, когда я оказался на площадке второго этажа и ступени перестали скрипеть, мне почудилось, что вокруг наступила мертвая тишина. Вскоре я услышал доносившийся снизу дробный перестук: та-та-та, та-та-та… Да ведь это Женька выбивал на крыльце чечетку, «прикрывая» меня!
Почти машинально я вставил ключ в замочную скважину. Дверь бесшумно отворилась.
Вот он, приемник, на деревянной подставке у окна! Рядом стол, покрытый зеленым тонким сукном, и кресло у стены. Знакомая обстановка.
Несколько секунд я оцепенело смотрел на молчаливый приемник и вдруг вспомнил: дверь-то осталась открытой! И снова метнулся к порогу. Прислушался. Внизу, у воспитателя в комнате, тихонечко пел баян.
Закрыв за собой дверь, я облегченно вздохнул и на цыпочках подошел к приемнику. Включил его и, зажав ручку настройки, перевел шкалу в ту точку, откуда при «беседах» у Краузе слышал русскую печальную песню. Затаив дыхание, я уставился на зеленый огонек. Беспокойно подумал: почему он молчит? Но вот издалека послышалась русская речь. Передавали про зверства фашистов на орловской земле. Потом в приемнике затрещало, запикало, и я не мог разобрать начала новой передачи. Когда же трескучие звуки пропали, я снова услышал твердый и сильный голос диктора:
- «…наши войска на Брянском направлении продолжали наступление и, продвинувшись на отдельных участках от шести до десяти километров, заняли свыше сорока населенных пунктов.
На Харьковском направлении наши войска, преодолевая сопротивление и контратаки противника, продолжали наступление и, продвинувшись на отдельных участках от семи до десяти километров, заняли свыше пятидесяти населенных пунктов…»
Я выключил приемник, потом перевел шкалу настройки на прежнюю волну и, не помня себя от восторга, бросился к двери. У порога опомнился. Остановился. На лестничной клетке было тихо. Я осторожно спустился вниз.
Тут же радостная весть облетела всех мальчишек. В их глазах вспыхнул счастливый огонек.
- Наши-то бьют фрицев! Да еще как! - по цепочке передал мне Толя Парфенов, не подозревая, что фронтовую сводку ровно полчаса назад, как эстафету, я передал Хатистову…
Несколько дней на домах немецких обывателей дрожали, извиваясь на ветру, меченные фашистской свастикой флаги с черной каймой. Мы сразу догадались: здесь и Курская дуга, и Орел, и Брянск, и Харьков.
Нас же беда миновала только через два дня. Унтер-офицер самолично освободил из карцера Володю, Павлика и Ивана. Это была маленькая, но наша победа.
Иван, когда пришел в себя, поведал:
- Поначалу меня избили и уже потом в нательном белье бросили в каменный мешок. Там до того тесно, что я не мог ни встать во весь рост, ни сидеть - ног нельзя вытянуть, ни тем более лечь. Как я там столько пробыл, не знаю.
- Самое интересное - меня ни разу не вызывали на допрос, - с улыбкой рассказывал Ваня. - Когда все уходили, Герман даже кофе с бутербродами приносил. Говорил, что тайком. Иногда беседовал со мной. Все спрашивал, что я стану делать, если окажусь на Советской земле. Вступай, говорит, сразу в комсомол. - «Ни в жизнь, - говорю, - не вступлю. Сбегу, мол, обратно сюда. Мне, говорю, пока в карцер не посадили, совсем неплохо жилось. Век бы гостил у господина Шварца».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- Смотри, как твой Герман меня разукрасил, - Валька задрал рубаху и показал Ване спину.
- Вот гад! - со злостью сплюнул Ваня. - На пушку, значит, хотел меня взять!
Ребят из карцера раньше срока освободили еще и потому, что на завтра была назначена генеральная репетиция по преодолению «линии фронта». Вечером в особняк прибыло отделение немецких солдат, чтобы охранять этот участок.
