Первой моей мыслью было то, что это письмо – зашифрованное послание от мистера аль-Акраба наемному убийце (возможно, Нику), приказывающее убить трех женщин, которые, как предполагалось, были амазонками. Однако, прочитав письмо несколько десятков раз, я уже не была так в этом уверена. Потому что, хотя я всегда была готова очернить мистера аль-Акраба, я все же с трудом представляла Ника в роли добровольного палача.
Отложив наконец письмо в сторону, я начала просматривать остальные документы из конверта, надеясь отыскать что-нибудь более понятное.
Искать долго не пришлось. Они были там, потертые и потрепанные, но безошибочно узнаваемые: десятки бледных снимков моего отца, моей матери и меня самой… От этого открытия я похолодела куда сильнее, чем от письма к наемному убийце.
И еще я нашла отчет того детектива, которого мои родители нанимали после исчезновения бабушки, но, поскольку в этом отчете не было ничего, кроме всякой бесполезной ерунды, он явно был приложен ко всему прочему лишь для информации. Хотя текст при фотографиях был на арабском, сами картинки говорили за себя, и я еще раз всмотрелась в зернистый снимок моего отца, мирно наполнявшего кормушку для птиц… и моей матери, потягивавшейся после пробежки трусцой… Они пребывали в блаженном неведении относительно того, что за ними следят с помощью телескопического объектива.
Почти все снимки были сделаны издали, и большинство – через окно или из-за кустов. Мне становилось все хуже и хуже по мере того, как я осознавала: мои родители и я сама постоянно находились под наблюдением пары невидимых глаз, даже в самые интимные моменты нашей жизни. Да, здесь имелись мои снимки в то время, когда я читала лекции студентам и писала мелом на доске египетские иероглифы, но было также и свидетельство того, как я в подпитии что-то пела рыбкам профессора Ларкина.
Несмотря на то что мою мать фотографировали достаточно часто, отчет явно был сосредоточен на моем отце и на мне самой, и нетрудно было догадаться почему. Амазонки. На одной из страниц я увидела свадебную фотографию, которую так любила рассматривать в детстве. Это был единственный снимок бабушки и дедушки вместе, и они выглядели на нем до странности несчастными, как будто уже знали, что их брак распадется.
Но что же все-таки тот болтливый детектив сумел разузнать о них, гадала я. Мои собственные знания о периоде ухаживаний деда были ограничены весьма немногословным отчетом, который как-то дала мне бабуля после моих настойчивых просьб, и я всегда была убеждена, что ни с кем больше она этим не делилась.
Если верить бабуле, то она и другие амазонки – в годы их бурной молодости – собрали некую научную конференцию в Копенгагене, и единственной целью этого собрания был поиск наиболее подходящих партнеров.
– Невозможно иметь все сразу, – объяснила бабуля, когда я сидела у ее ног, вытаращив глаза, – поэтому я предпочла найти умного мужчину. И нашла. Это был твой дед. Но я совершила ошибку. Я в него влюбилась. – Бабушка пристально посмотрела на меня, как будто предостерегая от подобной ошибки в будущем. – И вместо того чтобы оставаться Карой, я стала его женой. Мне бы следовало соображать лучше, но я… Я покинула союз сестер.
– А почему это было так ужасно? – спросила я, по-детски желая услышать счастливый конец истории. – Если ты его действительно любила…
– Ты должна понять. – Бабуля встала и отошла к небольшому окну, возле которого она стояла так часто, глядя, как я воображала, в собственные тяжкие воспоминания. – Я была воспитана как амазонка. И это была единственная понятная мне жизнь.
Поскольку она очень редко более или менее подробно говорила о себе как об амазонке, я мгновенно вскочила, охваченная нервным возбуждением, горя желанием извлечь как можно больше информации, пока дверь между ее детством и моим не захлопнется наглухо, а может быть навсегда.
– Но где это было, бабуля? Ты помнишь?
Бабушка некоторое время колебалась:
– Для тебя не слишком-то безопасно это знать. Пока что.
– Но когда? Когда это станет безопасным для меня?
Она наконец посмотрела на меня, и в ее взгляде боролись любовь и осторожность.
– Когда ты проявишь себя. Когда я смогу доверять тебе.
И это было все. Больше она так ничего и не сказала.
Отодвинув наконец в сторону отчет детектива, я снова заглянула в конверт Ника. В отдельном файле лежала статья, появившаяся в медицинском журнале около десяти лет назад, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: ее автором был старый приятель моего отца доктор Трелони. Сравнивая разные формы шизофренической паранойи, он приходил к выводу, что все они являются результатом нарушения работы одних и тех же элементов коры головного мозга: отсюда и раздвоение личности, и воображаемый язык.
И хотя вероломный доктор Трелони изменил имена упоминавшихся в статье пациентов, было совершенно очевидно, что один из них – моя бабушка. Не только потому, что статья во всех подробностях описывала ее вторую личность, амазонку, но и потому, что в тексте упоминался браслет с головой шакала, о котором доктор Трелони говорил как о пустяке, «не имеющем никакой, кроме эмоциональной, ценности», и даже, как я с горечью увидела, «словарь языка амазонок», который его пациентка завещала своей внучке.
Это было то самое недостающее звено, которое я пыталась найти с того самого момента, как мистер Людвиг подошел ко мне в Оксфорде и подсунул наживку в виде нечеткой фотографии надписи на стене. Конечно же, в Фонде Акраб давным-давно знали о существовании этой статьи и желали заманить меня в ловушку, предположив – вполне справедливо, – что я должна буду взять с собой бабушкины записи.
Я так расстроилась, что мне пришлось налить вторую чашку кофе, просто для того, чтобы согреть руки и перестать дрожать. Замысел мистера аль-Акраба оказался воистину дьявольским: он решил использовать меня, подогрев мой личный интерес и превратив в невольного охотника на амазонок.
В конверте были и другие документы, но я уже увидела достаточно, чтобы понять: я была абсолютно права, уведя «Историю амазонок» (и саму себя) подальше от лап Ника. И тут самым важным становился вопрос о том, что мне следует делать дальше. Не слишком ли наивно было с моей стороны думать, что я могу вернуться в Оксфорд и забыть о мистере аль-Акрабе?
Снова засунув конверт в мою новую и до глупости дорогую сумку, я отправилась к ближайшей телефонной будке и позвонила Ребекке. В последние двенадцать часов я постоянно думала о том, чтобы связаться с ней, и почти уже позвонила ей из своей комнаты в отеле «Чираган-Палас»… но что-то меня удержало. Разве недостаточно было того, что меня постоянно выслеживали по телефону? Не хватало еще, чтобы они начали искать и Ребекку тоже.
– Алло? – ответил приглушенный робкий голос, показавшийся мне незнакомым.
– Бекки? – произнесла я, уже почти решив, что неверно набрала номер.
Взрыв облегчения на другом конце провода рассеял мои сомнения.
– Диана? Где ты? Что случилось?
Я была так рада слышать ее настоящий голос, что у меня едва не подогнулись колени.
– Я в порядке. Хотя, вообще-то, нет. Но это не важно. А ты где? Ты с Джеймсом?
Ребекка всхлипнула:
– Это так ужасно…
От дурного предчувствия у меня шевельнулись волоски на затылке.
– В чем дело?
– Джеймс. – Ребекка едва могла говорить. – Он у Резника!
Мне понадобилось некоторое время, чтобы разобраться в том, что в действительности случилось с Ребеккой. К моему огромному облегчению, она успела на ночной автобус в Чанаккале и это утро провела на лодке вместе с мистером Телемакосом, таращась на свой сотовый телефон и отчаянно желая услышать мой голос.
Однако час, предшествовавший ее бегству на автобусную станцию, был переполнен ужасом. Они с Джеймсом ждали меня перед туалетной комнатой Резника добрых десять минут, пока наконец не поняли, что меня там нет. Джеймс решил, что я, должно быть, куда-то сбежала с Ником, и они с Ребеккой немного поспорили из-за этого.
Потом, видя, что из гостей в доме больше никого не осталось, они решили выйти к машине – проверить, не жду ли я их там. Ребекка пошла вперед, все еще слишком рассерженная на Джеймса, чтобы разговаривать с ним. Так она мне сообщила между рыданиями. Но как только она вышла за ворота, позади послышался чей-то крик. Обернувшись, она увидела охранников Резника, направлявшихся к Джеймсу, чтобы не дать ему уйти. Не понимая, что происходит, Ребекка все же инстинктивно ощутила, что им грозит опасность… и бросилась бежать, предоставив Джеймса самому себе.
– Я так ужасно себя чувствую! – пробормотала она, вспоминая эти мгновения. – Я должна была остаться с ним, но… я просто перепугалась. Я помчалась к машине, посмотреть, не ждешь ли ты там, но машину почему-то уже грузили на эвакуатор. Полицейский сказал что-то, чего я не поняла, – вроде бы для парковки там необходим гостевой жетон… Мне так жалко Джеймса!
