колдовством, время теряло привычную силу. Когда Совьон почувствовала – достаточно, ей казалось, что она провела на коленях не больше часа; но когда подняла глаза, то увидела, что уже стемнело.
Она шипяще выругалась.
– Ты есть в порядке?
Та Ёхо сидела на соседнем камне. Ее лицо опухло – она часто плакала с тех пор, как погиб Хьялма. В ее племени слезы не считались чем-то постыдным, так что Та Ёхо даже не пряталась. Совьон признавала, что причина была весомой: айхи верили, что раз Тхигме погиб, мир обречен – его пожрет Молунцзе.
– Воевода решить, что ты умереть и послать меня проверить. – Фыркнула. – Я говорить ему, что все это есть твое колдовство. Ты не умереть. Ты ворожить.
Совьон зацепилась за ее руку и со стоном поднялась. Она потерла поясницу: ее тело болело не так, как если бы она взаправду провела на коленях весь световой день, но сильнее, чем если бы потратила всего час.
– У тебя есть вода? – В горле словно развели огонь.
Та Ёхо передала ей бурдюк. Совьон старалась сдерживать себя и пить не захлебываясь, чтобы не смазать краску с лица; затем она осторожно вытерла кровь, запекшуюся под носом.
– Целый день, – ужаснулась хрипло. – Старояр, случаем, еще не взяли?
Та Ёхо не оценила ее невеселую шутку.
– Ярхо-предатель не нападать при свете дня.
Да, не напал бы, Совьон знала. Его воины и Сармат-змей видели в темноте гораздо лучше смертных.
– Пойдем, – сказала Совьон и приобняла Та Ёхо за плечи. На нее и смотреть было жалко: под глазами пролегли тени, рот исказился в печальной гримасе. Волосы висели нечесаными кривоватыми прядками. – Послушай. Чтобы пожрать мир, Молунцзе сначала придется разобраться с нами. Это будет не так легко, как ты думаешь.
Метка, выведенная на смуглом лбу, была различима даже в лунном свете. Та Ёхо покачала головой и всхлипнула.
– В нашем племени любить Тхигме. Шаманы говорить, что без Тхигме у нас ничего не остаться. – Она зло сжала губы.
– И Молунцзе за это заплатит.
– Да, – ответила печальным эхом. Подумала и добавила: – Если ты хотеть, я передать Раслейв привет от тебя.
– О нет. Надеюсь, ты с ней сегодня не встретишься.
Они говорили на ходу – чтобы не задерживаться.
Месяц был серебряный, остроносый. Звезды светили блеклым мертвенным светом и едва отливали синевой. Быть может, так казалось одной Совьон – она чуяла, как в воздухе шипели и извивались чернично-лиловые языки призванной ворожбы.
К ночи закончились последние приготовления. Ущелье напоминало глубокую расселину, по обе стороны которой были насыпаны каменные гряды – и не скажешь даже, что треть из них возвел человек. Совьон и не подумала бы, что это ловушка. Она не видела ни веревок, ни крепких подложенных рычагов, ни труб – все было тщательно спрятано.
Пустое тело на дне выглядело так, словно это сам Хьялма прилег отдохнуть после тяжелого перелета: его голову чуть повернули набок, будто он прислушивался и вот-вот собирался взлететь.
Часть воинов перебралась на противоположную сторону, – скорее всего, там руководил Латы, – но Фасольд ожидаемо встретил Совьон на этой.
– Наконец-то, – прогрохотал он. Расселина была узкой, и голос воеводы наверняка услышали и через ущелье. – Я уже думал, что ты умерла или сбежала.
Что ж. Совьон не первый раз подозревают в предательстве.
– Все готово?
Фасольд кивнул и окинул оценивающим взглядом ее разрисованное лицо.
– Мы видели, как дракон летел в сторону Старояра. Готова ли ты?
Лоскуты колдовства шелестели у ее руки, взметались к небу и с игривым шепотом убегали вниз, к телу Хьялмы.
– Приказывай, – сказала Совьон. – Пусть начинают.
Они обсудили это давным-давно: те, кто станет трижды дуть в трубы и боевые рога, залепят уши воском; остальные – еще и зажмут их ладонями, чтобы не оглохнуть.
Все, кроме Совьон. Она вновь опустилась на колени, на этот раз – у самого ущелья. Выпрямила спину, раскрыла руки и положила их на бедра ладонями вверх. Ее пальцы тоже были в синей краске.
– Ступай к ним, воевода. – У людей князя Хортима свое дело, у Совьон – свое. Незачем стоять и наблюдать за ней.
Вёльха со своей силой всегда наедине.
– Тарве, Сирпа. – Здравствуй.
Звук труб и боевых рогов слился в одно – раскатистое, рычащее.
Уши обожгло. Многоязыкие ленты чар разроились на пурпурно-синие искры.
Видишь, какую дань я приготовила для тебя, Сирпа?
Рев вылился из ущелья и разлетелся на много верст окрест.
Выбирай то, что тебе любо.
Драконий рык зазвенел литаврами, взбился колоколами и оборвался – не для всех, только для Совьон. Человеческим ушам стало невыносимо его слушать. Совьон не испугалась этой глухоты: она не сомневалась, что если переживет эту ночь, слух к ней воротится.
Ей не было страшно. Она чувствовала себя на своем месте. Сейчас, когда встречала призванную силу, и позже, когда пряталась среди каменных насыпей, сжимая в руке копье и чувствуя тяжесть лука, перекинутого за спину.
Та Ёхо была с ней рядом. Если она что и говорила, то Совьон не слышала – но видела сомнение на ее лице. Сама же она не сомневалась: Сармат-змей попадет в ловушку.
Вместо шума ночи она различала только сплошной неясный гул – может, так в ушах шумела кровь. Поэтому и Сармата-змея Совьон не услышала, а увидела: мелькнуло огромное крыло, перекрывшее серебряную луну. Дракон затемнил лиловое небо в крапинках звезд. Пролетел над ущельем, разгоняя горячий воздух, – Совьон обдало жаром. Сармат замедлился, накренился, чтобы разглядеть лежащее тело, и этого оказалось достаточно.
С берегов расселины сошла лавина. Для Совьон камни катились в звенящей тишине, оставляя за собой едва заметные столпы крошки. Лавина обрушилась на правое крыло Сармата. Дракон взмахнул левым, но все было бесполезно, и его увлекло вниз, хребтом – под тяжелые удары.
Он полоснул огнем, и желто-красный язык пламени взвился рядом с тенистыми языками чар. Тело Сармата осветили медовые прожилки, выступившие меж рядов чешуи, нынче кажущейся вишневой, как кровь.
Слетели сети с привязанными грузами. Обрушились волны стрел.
Ущелье не оставляло Сармату места для маневра. Дракон вильнул вбок, шарахнулся о склон; он извивался – видный, будто на ладони. Совьон бросила копье. Позже – стреляла, но она никогда не слыла одаренной лучницей даже при свете дня, не то что в темноте, разбавленной злыми огненными всполохами. Едва ли ее стрелы причинили Сармату вред, а не как многие, подобные им, ударились о крепкий чешуйчатый панцирь.
Сармат рвал десятки сетей, упавших на него с высоты. Он по-прежнему не мог взлететь – его правое крыло было передавлено камнями, – зато хвост разил исполинской плетью.
Дракон был силен. Он выкручивался, царапался
