дворец, служивший резиденцией городским властям, им достаточно было поднять глаза к потолку, чтобы вспомнить об удивительной власти короля «над природой». Между 1658 и 1662 гг. кардинал Джероламо Фарнезе, легат, правивший этим городом, приказал украсить галерею старого дворца фресками, выполненными в помпезном театральном стиле болонской школы: так были написаны восемь больших композиций, каждая из которых изображала эпизод — реальный или легендарный — из истории старого города; член старого княжеского рода, который в ту пору довольно тесные политические узы связывали с Францией, кардинал Фарнезе очень кстати вспомнил, что в 1515 г. Франциск I предстал перед жителями Болоньи в роли чудотворца; благодаря этому на правой стене дворцовой залы и по сей день можно увидеть фреску работы Карло Чиньяни и Эмилио Таруффи, на которой король дотрагивается рукой до шеи коленопреклоненной женщины, а вокруг, умело расположенные живописцами согласно законам классического искусства, стоят, выпрямившись во весь рост, или сидят на корточках пажи, военные и больные[801].
Среди иностранцев, которые являлись к королю Франции за исцелением, самый многочисленный разряд составляли испанцы. Словно для того, чтобы вознаградить их за усердие, распорядители церемонии, расставляя больных по порядку, ставили страждущих, прибывших из-за Пиренеев, в первый ряд[802]. Впрочем, поскольку вообще французы относились к испанской нации без особой симпатии, чрезвычайное рвение испанцев нередко становилось предметом насмешек. Известно, говорили в царствование Людовика XIII политики и протестанты, отчего во времена Лиги Беллармино, Коммоле и прочие светочи Ордена иезуитов так сильно стремились отдать Французское королевство во власть испанской династии: они поступали так из милосердия, дабы облегчить этому золотушному народу доступ к своему штатному лекарю[803]. Другие шутники повторяли историю, которой в день раздачи наград отец Мембур позабавил учеников руанского коллежа: один из испанских знатных сеньоров заболел золотухой; он знал, что излечить его может только прикосновение руки французского короля, но из гордости не хотел признаться ни в своем нездоровье, ни, главное, в том, что верит в могущество вражеского государя; поэтому, скрыв под кирасой и широкими — по тогдашней моде — брыжами шею, обезображенную болезнью, он отправился — якобы как простой посетитель — в Фонтенбло, где в ту пору пребывал Генрих IV; король обнял гостя, дабы выказать свое благорасположение, и тот выздоровел[804]. Однако дальновидные политики относились к делу гораздо более серьезно; они использовали широко известные чувства испанских больных как средство пропаганды. Во времена Ришелье один публицист из французской партии в Каталонии, уговаривая своих соотечественников взять сторону Бурбонов, ссылался в качестве аргумента на королевское чудо[805].
Эта европейская слава французской династии немало тревожила династии-соперницы. Что могло быть более лестным для Бурбонов, чем эти тревоги, выражавшиеся в ожесточенных нападках писателей, чьи услуги оплачивал австрийский королевский дом? Все эти памфлетисты, особенно многочисленные в первой половине XVII столетия, выказывали чрезвычайную озабоченность чудесной привилегией французских королей; нередко они принимались утверждать, что сходной привилегией обладают и их повелители — венские или мадридские Габсбурги, хотя основывались подобные утверждения на воспоминаниях о былых попытках чудотворства, с самого начала вызывавших у современников очень мало доверия, а зачастую и просто на буйной фантазии пишущих; как бы там ни было, авторы эти всеми силами старались преуменьшить значение столь славного в народе целительного дара. Вот довольно любопытный пример подобного состояния умов. В 1635 г. под названием «Mars Gallicus» было опубликовано сочинение некоего происпански настроенного автора, подписавшегося Александр Патриций Арманак; он не отрицает существования французского чуда: как можно отрицать чудо? подобной дерзости ему бы никто не простил; однако он старается доказать, что дар чудотворства дается Господом вовсе не за какие-то заслуги и нимало не связан ни со святостью, ни с каким бы то ни было превосходством того, кому он ниспослан свыше. Валаамова ослица пророчествовала; следует ли из этого, что по причине своего пророческого дара она должна была получить верховную власть над ослиным народом?[806] Рассуждение в сущности вполне ортодоксальное, однако мало кто высказывал его с такой неумеренной резкостью; все дело в том, что под псевдонимом Арманак скрылся суровый теолог, епископ Ипрский Янсений; политическая страсть его подкреплялась определенными представлениями о благодати и божественном произволе, которым впоследствии суждено было наделать немало шума. Впрочем, что бы ни говорили писаки, испанцы по-прежнему прибывали ко двору французского короля и ждали от него исцеления.
Что же касается именитых гостей, прибывавших в Париж, то всем им, включая даже особ лютеранского вероисповедания, полагалось непременно побывать на церемонии возложения рук, считавшейся одной из достопримечательностей столицы, зрелищем, которое, точно так же как месса с песнопением или торжественное заседание Академии надписей, достойны внимания любого приезжего[807].
Итак, историю королевского чуда во Франции в XVII веке следует признать историей чрезвычайно мирной. Разумеется, были люди, в чудо не верившие. Есть немало оснований полагать, что к их числу относились почти все протестанты. Один выходец из протестантской среды, бывший пастор Жозюэ Барбье, в начале царствования Людовика XIII перешедший в католичество и, по всей видимости, желавший извлечь для себя из этой перемены религии как можно больше выгод, не нашел другого способа засвидетельствовать двору свое почтение, кроме как посвятить королевскому чуду сочинение, выдержанное в тонах дифирамбических: «Чудесные свойства священной длани христианнейших французских королей, больных исцеляющей, а еретиков обращающей». В своем сочинении Жозюэ Барбье недвусмысленно обвиняет бывших единоверцев в пренебрежении этими «чудесными свойствами»: ведь они то приписывают так называемые исцеления «дьявольскому наваждению», то вовсе отрицают существование исцелившихся больных[808]. Было бы, разумеется, неправильным утверждать, что до отмены Нантского эдикта и даже после него все без исключения реформаты были враждебны монархии. Существует немало произведений, восхваляющих абсолютную монархию, которые написаны протестантами. «Рассуждение о верховной власти королей», опубликованное в 1650 г. пастором Моизом Амиро и направленное против английских революционеров, «Трактат об абсолютной власти Государей», опубликованный в 1685 г. пастором Эли Мерла, писаны людьми, глубоко преданными — по всей видимости, искренне — своему королю. Однако та монархия, образ которой рисуют своим читателям эти верные слуги короля, — монархия без легенд и чудес, и любовь к ней питается исключительно почтением к Библии, откуда черпается обоснование божественного права государей. Позволительно усомниться в том, чтобы толпа могла в течение долгого времени питать пылкую и слепую преданность королю, не находя поддержки в чудесах и мистике, — а ведь именно эту поддержку отнимал у нее кальвинизм. Моиз Амиро положил в основу своего «Рассуждения» библейскую мысль о том, что
