Я отправляюсь к начальнику округа. Это был жандармский капитан, служивший по гражданскому управлению и зависевший от кн. Черкасского. Рассказывав ему о болезни Студитского.
— А мне что за дело? Поместите его, где хотите... У меня на руках своё дело.
Я начинаю красноречиво излагать ему заслуги больного, работавшего в Черногории, в Сербии, у нас на Зелёных горах, под Плевно.
— Он и заболел-то от любви к человечеству. Он заразился, подавая помощь туркам на плевненском боевом поле...
— Всё это прекрасно... И только мне нет никакого дела... У меня нет времени на это... Я не брат милосердия!..
Ну, погоди же, думаю... Ты у меня зашевелишься.
— Жаль, очень жаль, капитан!.. Как будет огорчён князь Черкасский, когда узнаёт о болезни Студитского.
— А что?.. При чём тут князь... — навострил уши начальник округа.
— Да я не знаю, могу ли я... Это семейная тайна...
— О, мне можете... — заволновался тот... — Я умею хранить тайны...
— Знаете... Студитский ведь жених... У Черкасского есть племянница...
— Я сейчас... Сейчас... Велю его перенести к себе... Сию минуту... Назначу надёжнейших болгарок ходить за ним... Бедный, бедный молодой человек!.. Как жаль... как жаль... Скажите генералу, чтобы он был спокоен... Я сделаю всё... Всё сделаю... Как родного сына!..
По ревностной энергии, вдруг охватившей моего капитана, я убедился, что всё дело устроено и Студитского будут беречь как зеницу ока.
Вернулся к Скобелеву. За обедом, когда все собрались, рассказал это Громкий хохот встретил великодушную готовность капитана…
После уже, под Константинополем, когда Студитский был совершенно здоров, Скобелев говорит мне:
— А вы знаете финал этой истории?
— Нет…
— Князь Черкасский встречается со мною и спрашивает меня: у вас есть доктор Студитский?.. — Есть, говорю. — Ну так поздравляю вас с таким подчинённым. — А что?.. — Да то, что он самозванец. — Я изумился: как же, помилуйте. — Приезжаю я в Сельви... Встречает меня капитан, начальник округа, и с первого слова: ваше сиятельство, здесь жених вашей племянницы доктор Студитский, долгое время болен у меня... Я со своей стороны... — И давай живописать своё усердие... Помилуйте, говорю, у меня никакой племянницы!.. Тот даже ошалел...
Разумеется, Скобелев объяснил князю в чём дело.
— Знаете, — говорил потом по этому поводу Скобелев, — надо всегда уметь пользоваться не только способностями, доблестями и достоинствами людей, но и их пороками... Разумеется, ради честного дела. Не для себя и не в свою пользу... Это в военном деле — необходимость…
— Следовательно, рыцарь Баярд был не на высоте требований боевых... — возразил кто-то.
— Рыцарь Баярд действовал за свой счёт только, армией он не командовал. Я бы посмотрел теперь на рыцаря Баярда!
И сейчас же — целый арсенал исторических указаний, фактов, примеров.
Память у него была необычайная... Это позволяло ему при каждом случае обращаться к прошлому. История была для него школой, исторические события — уроками. Он находил в них подтверждения своих предприятий... Ошибки прежних полководцев являлись для него предупреждениями...
— Послушайте, да это какой-то профессор! — изумился Лигниц после первого знакомства со Скобелевым.
— Трудно сказать, чего в нём больше, ума или знаний! — резюмировал свои впечатления военный агент Северо-Американских Соединённых штатов Грант.
Всё это завоёвывало Скобелеву симпатии одних и, напротив, раздражало против молодого генерала других. Для меня Скобелев был отличным мерилом для определения ума и бездарности. Как только начинают, бывало, ругать его, отрицать его талант, так и знаешь, что дурак или завидущая душа! Всё же молодое, умное, способное — относилось к нему с понятным уважением и даже обожанием.
XXVI
Солдаты Радецкого и Скобелева в ущельях Янтры побратались между собой. Одни других считали достойными товарищами. Постоянно по пути встречались эпизоды, характеризовавшие эту боевую дружбу. Идёт, например, Углицкий полк, навстречу солдат 14-й дивизии, отстоявшей Шипку. Стал фертом и ноги раздвинул, по словам известной армейской песни: «Руки в боки, ноги врозь!»
— Ну, братцы, четырнадцатая дивизия не выдала, смотри и шестнадцатая не выдавай!
— Небось не выдадим... Защитим... — слышится из рядов.
В другом случае встречаются две партии солдат.
— Вы скобелевские?
— Точно.
— Ну, а мы Радецкого... Всё равно, значит, что одно...
— Таперича, коли бы да нас вместе, что бы сделать можно!.. На Шипке нас мало было...
Взгляд солдат был как нельзя больше верен.
Скобелев и Радецкий действительно в то время были двумя боевыми противоположностями. Скобелев — весь пыл, огонь, находчивость, боевой гений, Радецкий — терпение, мудрая осторожность, расчёт. Оба одинаково храбры, одинаково любимы солдатами. Впоследствии и Скобелев под Геок-Тепе усвоил себе и осторожность, и расчётливость стратега, отчего, разумеется, ещё более вырос... Разница между этими двумя натурами лучше всего обнаружилась в Габрове. Скобелев, хорошо знавший положение дел, рвался за Балканы, горой стоял за немедленный перевал через горы и затем движение к Адрианополю. Радецкий был против этого. Зимний поход такого рода, через кручи и вершины, засыпанные снегом, по ущельям, куда и летом не забирается живая душа, пугал его. Он писал и телеграфировал в главную квартиру, умоляя оставить это предприятие, называл его невозможным, неисполнимым. Он ставил на вид, что турки сами уйдут, когда Гурко прогонит Сулеймана, что Вейсиль-паше вовсе не будет расчёта держаться в своих орлиных гнёздах и пустить в тыл к себе русскую гвардию. Генерал только опускал из виду, что, отступив, турки займут превосходно укреплённый редутами и башенными фортами Адрианополь, а тогда нечего будет и думать о скором окончании войны... Люди, окружавшие Радецкого, держались того же мнения. Начальник его штаба, храбрый и симпатичный генерал Дмитровский прямо говорил нам, что или мы все погибнем в долине Казанлыка, или не дойдём до неё, застрянув в горах. Когда Скобелеву говорили о возможности отступления, он резко ответил:
— Отступления не будет ни под каким видом!.. Я иду таким путём, по которому спуститься можно, а назад подняться нельзя...
— Что же вы сделаете в крайнем случае?
— Пойду впереди своих солдат — в лоб турецких позиций, возьму штурмом гору Святого Николая. Или погибну… Тут выбора не может быть...
Великий князь поддержал Скобелева, и переход был решён бесповоротно. В тот же день генерал отдал по войскам своего отряда приказ, который я привожу здесь целиком.
«Нам предстоит трудный подвиг, достойный постоянной и испытанной славы русских знамён. Сегодня, солдаты, мы начнём переходить Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь в виду у неприятеля, через глубокие снеговые сугробы... В горах нас ожидает турецкая армия. Она дерзает преградить нам путь. Не забывайте, братцы, что нам вверена честь отечества, что за нас теперь молится сам Царь-Освободитель, а с ним и вся Россия. От нас они ждут победы. Да не смущает вас ни многочисленность, ни стойкость, ни злоба врагов. Дело наше свято, с нами Бог!..
Болгарские дружинники! Вам известно, зачем державною волею русские войска посланы в Болгарию! Вы с первых дней показали себя достойными участия русского народа. В битвах в июле и августе вы заслужили любовь и доверие ваших ротных товарищей — наших солдат Пусть будет так же и в предстоящих боях. Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность родного очага, за честь ваших матерей, сестёр и жён, за всё, что на земле есть ценного и святого. Вам Бог велит быть героями...»
Нужно было слышать, какое «ура» гремело в ответ на чтение этого приказа по войскам, в виду громадных гор, вершины которых уходили в небеса, закутавшись в снеговые тучи. По головокружительным скатам едва намечались серые полоски дороги, пропадающей в мареве вечернего тумана... Дальше — и пути уже не было.
— Кручи и пропасть будут по сторонам!.. — говорил Скобелев солдатам... — Мы с вами пройдём там, где и зверю нет пути...
— Пройдём, ваше-ство! — кидали они своему любимому вождю...
— Орлы мои!.. Нас не собьёт и буря с пути... Нет нам преграды...
— И не будет, ваше-ство!..
— Вот так... Хорошо с вами жить и умирать легко... Покажем им, что русского солдата ни горы, ни зимние метели остановить не могут...
— Ур-ра! — гремело из десятков тысяч грудей, уже достаточно истомившихся на прежних походах.
Слёзы выступили на глазах Скобелева.
