— Я застиг их врасплох. Они даже не оказали сопротивления. Послушай, почему бы нам еще не вздремнуть?
— Знаешь, Гарион, — придирчиво оглядел его драсниец, — тебе не мешало бы умыться, прежде чем лечь. Сенедра — женщина весьма чувствительная и может сильно расстроиться, если поутру увидит тебя, залитого кровью с головы до пят.
Наутро туман стал еще гуще. Холодная молочно-белая пелена объяла оба берега реки, путалась в ветвях плакучих ив и унизывала их каплями, похожими на крупные жемчужины.
— По крайней мере, это для нас дополнительное прикрытие, — заметил Гарион, все еще охваченный странным оцепенением.
— Равно как и для кого-то другого, по ту сторону тумана, — вставил Сади, — или для чего-то другого. У этого леса весьма дурная репутация.
— А насколько он велик?
— Возможно, это самый большой лес в мире, — ответил Сади, приторачивая тюк к спине лошади. — Он простирается на сотни и сотни лиг. — И, взглянув в сторону коновязи, он неуверенно спросил: — Это игра моего воображения или за ночь лошадей у нас прибавилось?
— Ночью я случайно наткнулся на нескольких, — уклончиво ответил Гарион.
После завтрака они собрали походную кухню Полгары, сели в седла и поехали по луговине к мрачному лесу, окутанному густым туманом.
Гарион ехал, прислушиваясь к беседе Шелка с Дарником, — они ехали позади.
— Так что же ты вчера вечером поделывал? — со свойственной ему прямотой спрашивал кузнец. — Ну, когда нашел Зит в корсаже Лизелль?
— Она собирается написать рапорт Дротику по возвращении, — ответил Шелк. — А кое-чего ему явно не следует знать. Ну а если мне удастся наладить с нею дружеские отношения, то, возможно, я смогу убедить ее на некоторые вещи посмотреть сквозь пальцы.
— Знаешь, это не слишком-то порядочно. Она же всего-навсего девушка.
— Поверь, Дарник, Лизелль вполне самостоятельная и может о себе позаботиться. Мы с нею затеяли занятную игру. Но признаюсь, наткнуться на Зит в мои планы не входило.
— А драснийцы всегда так забавляются?
— Конечно! Так время летит быстрее. В Драснии зимы долгие и суровые. Игры помогают нам изощрять наш ум и впоследствии преуспевать в делах весьма и весьма серьезных. Гарион! — вдруг позвал маленький человечек.
— Да?
— Надеюсь, мы объедем то место, где ты… нашел вчера лошадей? Не стоило бы расстраивать дам сразу после завтрака.
— Это во-он там. — Гарион указал влево.
— О чем это вы? — спросил Дарник.
— Ну, о лошадях, появившихся у нас ночью. Они принадлежали маллорейским дезертирам, которые развлекаются тем, что разоряют мургские хутора, — беспечно ответил Шелк. — Гарион позаботился о том, чтобы у них отпала нужда в лошадях.
— О-о, — протянул Дарник. Потом немного поразмышлял и подытожил: — Хорошо.
Когда путники приблизились к опушке, из туманной мути выступили исполинские черные деревья. Листья на них стали коричневыми и сморщились — зима была не за горами. Проезжая под пологом переплетенных ветвей, Гарион пытался определить породы деревьев, но ничего подобного ему никогда прежде видеть не приходилось. Они приняли совершенно фантастические формы, словно в беззвучной мольбе протянув к мрачному небу страдальчески скрюченные ветви. Узловатые стволы сплошь покрывали темные пятна, глубоко въевшиеся в грубую кору, и отметины эти придавали корявым исполинам страшное сходство с уродливыми человеческими лицами, искаженными ужасом: были тут и широко раскрытые глаза, и словно разверстые в крике беззубые рты. Под ногами лошадей шелестели опавшие листья, почерневшие и съежившиеся, а на острых сучьях висели рваные клочья тумана.
Сенедра, содрогнувшись, поплотнее запахнула плащ.
— Нам предстоит проехать через весь этот лес? — жалобно спросила она.
— А я думал, ты любишь деревья, — улыбнулся Гарион.
— Да, но не такие. — Она испуганно озиралась. — В них есть что-то… что-то очень жестокое. Они ненавидят друг друга.
— Ненавидят? Деревья?
— Они сражаются друг с дружкой и, беспощадно расталкивая собратьев, тянутся к свету. Мне не нравится здесь, Гарион.
— А ты попытайся не думать об этом, — посоветовал он.
Путники постепенно углублялись в мрачную чащу. Говорить им отчего-то не хотелось. Все чувствовали себя подавленными мрачной враждебностью, исходящей от этих странных уродливых деревьев, а тьма лишь усиливала тягостное впечатление.
Они сделали краткий привал и наспех перекусили, даже не разводя огня, и вновь тронулись в путь. Вечерело, и туманная полумгла неумолимо сгущалась, скрывая уродливые деревья.
— Думаю, мы проехали достаточно — на сегодня хватит, — сказал наконец Белгарат. — Давайте разведем огонь и поставим палатки.
Возможно, воображение Гариона сыграло с ним злую шутку или просто вскрикнула во тьме какая-то хищная птица, но лишь первые языки пламени лизнули сухие сучья, ему почудилось, что деревья вокруг закричали. Это был вопль страха, смешанного с леденящей душу яростью. Он огляделся: изуродованные лица, запечатленные самой природой на узловатых стволах, словно зашевелились в сполохах пламени и безмолвно оскалились, взирая на ненавистный огонь.
После ужина Гарион отошел от костра. Он все еще чувствовал себя каким-то одеревеневшим, словно все его чувства на время замерли. Он обнаружил, что даже не может припомнить подробностей ночной бойни, — ему вспоминались лишь смутные, отрывочные картины: хлещущая кровь в свете факела, всадники, безжизненно соскальзывающие с седел, голова солдата, летящая в туман.
— Хочешь поговорить об этом? — спросил Белгарат, подошедший сзади.
— Не то чтобы хочу, дедушка. Ты вряд ли одобришь содеянное мною — так почему бы не оставить эту тему? Я никак не смогу заставить тебя все понять.
— О, я все понимаю, Гарион. Просто считаю, что это ничего не решает. Ты убил… скольких человек ты убил?
— Восьмерых.
— Так много? Ну, хорошо. Восемь маллорейцев. И что ты этим доказал?
— Я не намеревался ничего доказывать, дедушка. Я просто хотел, чтобы эти негодяи никогда больше не повторили ничего подобного. Более того, я даже не вполне уверен, что это те самые дезертиры, которые истребили мургских земледельцев, которых мы видели. Хотя они наверняка кого-то где-то зверски убили, а тех, кто творит такое, надо остановить!
— Пусть так. Ты это сделал. И что, легче тебе стало?
— Нет. Думаю, что нет. Я даже не ощущал злости, когда убивал. Просто что-то необходимо было сделать — и я сделал. Теперь все кончено, и я вскоре об этом позабуду.
Белгарат посмотрел на него задумчивым и долгим взглядом.
— Хорошо, — молвил он наконец. — Поскольку ты не можешь выбросить из головы случившееся, я полагаю, что ты не нанес самому себе непоправимого ущерба. Давай вернемся к огню. В этом лесу сыро и холодно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
