Когда я их слушаю, многие люди начинают думать: «Почему они чувствуют такое беспокойство? Если они против меня, почему они не могут просто забыть обо мне и все?» Но они не могут меня забыть. И те люди, с которыми они говорят обо мне, начинают интересоваться мной, в начале просто из любопытства, потом любопытство переходит в устремление, в желание, в поиск, и это не сложно. Это происходит практически автоматически.
— Почему вы назвали эти серии, эти беседы Последним Заветом?
— Слово Завет безгранично важно. Это мой Завет. Я говорю от себя, опираясь на свой опыт. Это мой опыт...
Это мой завет, и я говорю от своего бытия, не от сердца, и не от головы. И из-за того, что это мой завет, мне бы хотелось, чтобы его назвали Последним Заветом.
Но помните о том, что Последний Завет существовал еще до Первого Завета, потому что бытие первое, а потом идет сердце, потом идет голова, без бытия, все они просто ничто. И поэтому, несмотря на то, что я говорю через тысячи лет после Первого Завета, то, что я говорю, намного опережает Первый Завет, по своей сути, намного более велико. Это превосходит Новый Завет и Старый Завет.
Я мог бы назвать его Третьим Заветом, но я называю его Последним Заветом по той простой причине, что Четвертого Завета быть не может. Нет ничего выше бытия. И поэтому я говорю последнее слово. Пришло время, когда должно быть сказано последнее слово.
Я говорю, что нет Бога. Я просто снимаю вопрос о Боге как таковой. Бог завистливый, или Бог любящий — не важно, Бог есть Бог. И тот, и другой возникают из образа Отца. Я провозглашаю зрелость человека, образ отца больше не нужен. Нет Бога, и вместе с Богом уходят ад и рай, вся эзотерическая чушь.
После того, как бога не стало, реальность и существование очищаются. И вы внезапно начинаете чувствовать себя настолько свободными, все узы исчезают. Вам не нужно быть теистами, и не нужно быть атеистами. Вы просто освобождаетесь от самой этой идеи. Это была просто проекция беспомощного ребенка. Человек повзрослел.
Все, что я говорю, нельзя больше улучшить. Я убрал Бога, что теперь можно улучшить? Иисус улучшил концепцию Бога. Он превратил зависть в любовь. Я просто убрал самого Бога. Теперь больше не остается вопроса о том, чтобы улучшать Его.
И поэтому я называю свое послание Последним Заветом. Я собираюсь постепенно раскрыть все важное, чтобы религиозное сознание взорвалось в вас.
Я рискую больше чем кто-либо. У меня появляется столько врагов, что вам будет это даже трудно представить, по той простой причине, что я знаю, о чем я говорю, и я опираюсь не на писания. Я говорю, опираясь на собственный опыт. Это моя собственная истина, а истина не может проиграть.
В конце концов, всегда восторжествует истина.
— В следующую пятницу мы попытаемся организовать встречу ваших саньясинов по спутнику с жителями Сиэтла. Мы, журналисты, не будем редактировать ваши слова, не будем редактировать вас ни в прямом эфире, ни в газетных статьях, которые впоследствии выйдут. Мы дадим возможность жителям Сиэтла задать вам вопросы...
— Это очень хорошо.
— О чем вы им расскажете? Какое впечатление вам бы хотелось оставить у них?
— Они могут мне задавать любые вопросы, у меня нет ни от кого никаких тайн. Пусть они спрашивают обо всем, о чем они хотят спросить.
— Что вам хотелось бы сообщить им о себе?
— Все, что угодно. Я не должен диктовать им то, что они должны спрашивать у меня. Они должны спрашивать исходя из своего собственного интереса, свободного выбора, и я буду отвечать им моей собственной свободой.
— Пожалуйста, извините меня за то, что я задаю вам такой личный вопрос.
— Не нужно просить никакого прощения. Вы можете задавать любые вопросы: личные, не личные, это не важно. Мне бы хотелось полностью открыться перед вами. Я хочу быть открытой книгой для вас. Мне не хочется хранить от вас тайны. И поэтому это вполне нормально, что вы задаете вопросы.
— Прошу прощения за то, что задаю вопрос, на который вы, наверное, отвечали уже много раз.
— Нет проблем. Вы можете задать все, что хотите, и в какой угодно форме. Вы могли задавать этот вопрос тысячи раз, но я все время даю разные ответы. И поэтому вам не нужно ни о чем беспокоиться. Такова моя задача. Просто спрашивайте.
— Это, должно быть, она из причин, по которым общественное мнение относительно вас так разниться. Потому что вы все время отвечаете по-разному.
— Я противоречив! При чем тут общественное мнение. Это так и есть.
— Вы говорите, что отличны не ваши вопросы, а сама реальность?
— Да. Меняется реальность, и я меняюсь вместе с изменением реальности. Я определенно противоречив. Нет ничего плохого в том, что люди читаю меня противоречивым.
— Вы выше всех противоречий?
— Я просто наслаждаюсь этим.
— У меня есть еще около тридцати, сорока новых вопросов. И возможно мы перейдем к обсуждению всех за и против.
— В следующий раз, продолжайте до тех пор, пока не закончатся все ваши вопросы. И после того, как все ваши вопросы завершатся, что вы будете делать после? Подумайте над этим.
В Америке ко мне приходили сотни телерепортеров, и они жаловались только на то, что я говорил в течение двадцати минут о том, о чем можно было бы говорить десять. Но у них было ограниченное время, а им бы не хотелось обрезать меня, потому что все сказанное мной было настолько взаимосвязано, что если убрать что-то одно, все остальное выпадет из контекста. Почему же я не говорю, как все? Почему ни с того ни с сего я внезапно замолкаю? Я говорю фразу, и наступает пауза.
Я ответил им, что так и буду говорить, потому что дело не только в том, чтобы говорить о чем-то, но еще в том, чтобы давать мгновения медитации тем людям, которые меня слушают.
Когда я говорю, они заняты, их умы наполнены мной. Когда внезапно я останавливаюсь и молчу, их умы также останавливаются, и ждут. Это самые прекрасны мгновения, они вкушают вкус медитации, не зная даже о том, что медитируют.
Вот что происходит с вами. Вы были в соприкосновении с медитацией здесь, но не знали об этом. Теперь я сказал вам об этом и вы должны понимать это. Удовлетворенность и ощущение счастья должны стать признаками того, что внутри вас начали происходить перемены. Не нужно ускорять процесс, нужно продолжать так дальше, наслаждаться удовлетворенностью все больше и больше. Не нужно навязывать себе состояние медитации, не нужно ничего навязывать. Нужно просто создавать правильную атмосферу, в которой все это начнет происходить само по себе.
— Вы понимаете, что такое телевидение. Иногда нам приходится что-то обобщать. Мне бы хотелось задать вам вопрос и не хотелось бы относиться к вам без уважения, нам бы хотелось получить на некоторые вопросы короткие ответы.
— Дайте мне время, и тогда я смогу дать вам короткие ответы.
— Попытаюсь задать вам лучшие вопросы.
— Сначала дайте мне время, сколько времени вы можете мне дать?
— Двадцать пять секунд на ответ. Как вы уже знаете, мы редактируем ваши ответы. Но если вы чувствуете, что хотите говорить немного дольше, пожалуйста, чувствуйте себя свободными в этом отношении. Я понимаю вас прекрасно.
— Хорошо, начинайте задавать мне вопросы.
— Каково ваше видение? За двадцать пять секунд ответьте, пожалуйста (со смехом). Это ужасный вызов, не так ли?
— Посмотрите в мои глаза, и вы получите ответ. Это самый короткий способ. Есть вещи, о которых нельзя говорить, но которые можно увидеть. Есть вещи, если объяснять которые, это вас только уводит в сторону, но их можно почувствовать, причем почувствовать настолько глубоко, что благоухание от этого будет с вами вечно.
Посмотрите в мои глаза и получите самый короткий ответ. Тишина, глубина, радость, экстаз, все есть, теперь это перед вами. Я могу видеть, что вы видите это, я бы не стал отвечать так другому журналисту.
— Спасибо.
— Я чувствую ваше сердце. Я чувствую ваше любящее бытие. Я вижу вас жизненный поиск. Он полон слез, иногда печали, иногда счастья, но на этом ничего не заканчивается. Вам еще предстоит идти дальше. Я могу вам помочь, как друг, а не как мастер. Само это слово отвратительно.
— Но кто вы в таком случае, вы учитель?
— Я просто друг.
Я говорю спонтанно. Если я говорю с саньясинами, я говорю мягко. Не нужно ничего утверждать, потому что они так восприимчивы. Чем более восприимчива аудитория, тем меньше у меня необходимость быть таким утвердительным.
Но когда я говорю с журналистами, я становлюсь спонтанно очень утвердительным, потому что только тогда они могут слушать, иначе они глухи. Каждый день они пишут статьи, берут интервью у политиков, и у подобного рода людей, которые все боятся их, боятся из-за того, что репортеры могут разрушить их образ у людей, и тогда общественное мнение о них изменится.
Многие журналисты выразили мне свое мнение: «Это так странно: когда мы берем интервью у политиков и у подобного рода людей, мы чувствуем, что можем полностью контролировать их. Но с вами мы чувствуем нервозность. Ни с кем другим этого не происходит, почему мы с вами мы чувствуем себя не в своей тарелке?»
