клеветник без размышления думает, что и не ученые, но притом неветреные люди, без испытания поверят хитросплетенной его чепухе, ни у кого из здравомыслящих ни малейшаго уважения не заслуживающей. Да и подлинно: кто не осмелится взять за недужного того мнимоума, который, если подумает паче чаяния, что разум во всех 4-х частях света присносуществующий, живет лишь в одной Европе! [...] Но мы, кое-как причесав, может быть, и не одного Француза, оставим его самого пудриться, как ему угодно, сами же поворотимся к Грекам.
Преосвященный Варнава, лишь увидев отпертую дверь Гробницы, вошел в Гробницу с готовыми к зажжению двумя свечами посредственной величины и с двумя пучками малых свеч, к обоим рукам привязанными для того, чтобы [удовлетворить] хажийское[607] стремление, принуждающее всякого быть первым зажигателем своей свечи от первого огня, про которой думают падкие к чудесам христиане [...] [Помню] подобное чудо, [происшедшее] на моих глазах, в Покрова церкве [в Мачихах] в навечерии Богоявления. Сотворено оно было суеверным народом, которой по увенчании при присносущном его невежестве присносуществующих блажей верит без всякого сомнения, что непременно у того на пасеке летом будет больше меду, кто зимой в церкви накануне Богоявления удостоится первый почерпнуть из кадки святой воды, якую они, один другого тесня, добираючись до кадки, вылили до капли на отца Ивана Стринжу, уже с ног сбитого тоею ж кадкою [...] Глупый тот народ вышел с церквы как оплеванный и пришел домой без святой воды.
Между тем не прошло минуты, как наш чудотворец вошел в Гробницу без огня, а из Гробницы вишел с двумя зажженными свечами. Одну из них схватил нарочный Арап и поскакал с нею по проложенной церковными Турками, чрез пособие плетей, дороге в наш алтарь, а другую принял нарочный Арменский[608] монах и с благоговением отнес в свою церковь. В то время, когда православные христиане зажигали свечи, всяк для себя, церковные Турки, взяв под руки святителя Варнаву, защищали слабое его здравие от повреждений. При всем же том мы, верно, подавили бы из него святую душу безвременно, если бы те же ясакчии[609] не разсудили заблаговременно погнать нас в алтарь, почитай, плетью. Сие то пренепреподобное орудие лишило меня лучшего удовольствия, не говорю про не последнее мое желание, когда грешный из насилу дотоптался к алтарю, да и то едва не после всех, да даже не прежде Наркиса[610], зажечь своих свеч красно-зеленый пучок. Сие несчастие так было меня опечалило, что сам не понимаю, как я не заплакал, видя щастливых тех поклонников, которые, имея в руках светомнимый огонь, испытывали его прикладыванием с одною верою к горящим свечам перстов рук своих. Как ошпаренные, охватывали они уды свои от новаго огня, по старому жгущего их блаженное тело. И как же набожно у них скворчали бороды от того огня, чудесно происшедшего в тот день, но никогда не теряющего своей естественной силы; почему и тогда от праволегковерных бород такая была во всей церкви вонь, что почти до конца литургии нельзя было не крутить и головой, и носом. При всем том мы и сами не знаем, почему называем рясным ладаном то, чем так изобилует Восток паче Запада. Не говорю про Север, где многое множество христиан, а может быть, немало найдется и духовных, якие почтут Грекам в ересь, поверив сей правде, что ни в одной Иерусалимской церкви не чтутся паремии[611], которые положены в цветной триоди[612] и которые в каждую Великую Субботу у нас чтутся, невзирая на то, что их некому слушать, не иначе как и Евангелия на Страстной неделе.
В ту же Великую Субботу литургисающие два святителя посвятили третьего, избрав достойного иеромонаха Калинника Архипастырем в Севастию. Жалкое состоянне сего нового и почти безногаго пастуха присиловало спросить знакомых поклонников, коим не знакома и Севастия, для чего Иерусалимский Синод, в отменность церковных правил, рукоположил в пастыри иеромонаха, которой, по старости и слабости будучи крив, уже не был в силе пасти не только словесное стадо свое, но, верно, не горазд и сам пастися так, как пасутся не кривые Архипастыри.
«А для того, — сказал мне знакомый, — что здешние владыки нашли у кривоногаго сего попа прямейшую совесть, следовательно, и поступки лучше тех молодых прыгунов, которых Святейший здешний Синод посылает по всему христианскому свету за милостиною и которые, обтекши немало земель и нажебравши[613] чортову пропасть денег, на Святой Гроб не дают ни половины. Тот же Калинник, когда у него еще были молодые ноги, сколько ни отправлял таксидов[614] с верно ненакладного и всякому лестного послушания, то, говорят, со всяким собранными деньгами делился пополам».
«Положим, что оно так, — сказал знакомый, — да вот что бедных таксидников принуждает самим себе платить за труды: ты теперь видишь сам живой пример в новорукоположенном епископе, у котораго, сверх его глубокой старости, едва есть и ноги; а из 10-ти домов, в бедности оставшихся в его епархии, каких доходов он ожидать может? Так если б не было у него каких-нибудь денег, чем бы ты приказал ему содержать себя и, по старости и калецству, необходимо нужного служителя? Да и кто б вспомнил его заслуги в монастыре? А как он богат, по меньшей мере не беден, то и поступает, как все подобные таксидники, которые ни разу не бывали в своих епархиях. Как и они, он никогда не увидит пустой своей Севастии, к щастию, не имея в ней никакои нужды, находясь при деньгах, коих если не выпасет сам, то оставит монастырю на поминовение души своея и своих родителей». — «Т.е., — я сказал ему, — чужими пирогами?»
По отпуске до свету в день Пасхи св. литургии некоторые из владык и старцев соборных остались на время в церкви, а другие все вышли из церкви не для всякого сделанными дверьми, коих я и не знал бы по днесь, если б не был в светлейший и торжественнейший день сослужителем преосвященному Анфиму, Архиепископу Назаретскому, первенствующему в церкви и в Святейшем Синоде члену. Дверь, о коей упоминаю, находится в стене великой церкви с правой стороны между Голгофой и Армянским монастырьком, в большой церкви находящимся. Как я уже сказал, к ней примыкает переход, кой переводит через улицу одних знатных духовников и светских господ из великой церкви Воскресения в невеликую церковь во имя благоверных царей Константина и матери его Елены, созданную в Патриархии. А как
