счастьем. Во вне все полнилось разочарованиями, потрясениями, сомнениями, но и на семейном фронте не все соответствовало норме: беременности не было. Сначала это оставалось лишь личным ожиданием и печалью Светы. Потом постепенно и Вадима захватило. Ходил за Светой и занудливо следил, чтоб не села без подстилки на камень, чтоб одевалась тепло.
И все-таки без единой ссоры и почти неразлучно — три года. Может быть, прежнему несчастливому браку Вадима, протекавшему в непрерывных скандалах, вплоть до драк, в постоянной настороженности и напряжении, вспоминаемому постоянно как кошмар, обязаны были Света и Вадим тем, что не уставали ценить друг в друге то, ради чего решили жить вместе, и это не приедалось. А что? Должен же быть от неудачных браков хотя бы такой негативный прок… Все счастливые семьи счастливы одинаково, и потому об этом не принято рассказывать — скучно.
Эта скука, как ни странно, не всегда только для внешнего наблюдателя-зрителя. Она способна обратиться и внутрь, ударив по семейному очагу, счастливому первоначально. Ссоры начинаются иной раз и от этого — от стремления к разнообразию, к более замысловатой драматургии совместного бытья. И тут очень полезна незабываемая драматургия прошлого печального опыта, выступающая в неожиданной роли хранителя нового очага.
Забыть об этом неприятном, но полезном для внутреннего единения опыте не давала сама Марина. По сей день не менее двух раз в месяц Вадим получал по почте пухлые конверты, надписанные ненавистным скачущим почерком. Читать эти письма Вадим был вынужден — в некоторых содержалась та или иная информация о Мишке. Но на 90 процентов это был монолог безудержно хвастливой — при всей внутренней растерянности, — неудержимо болтливой дамочки, не желающей примириться с потерей главной своей собственности — мужа. То это был торжественный отказ от той полусотни в месяц, которую ежемесячно высылал Вадим. То, наоборот, яростная вспышка, порожденная недельной задержкой этой самой полусотни, — однажды даже пришла повестка из суда… То было пылкое многословное признание в платонической любви, которой не коснулась вынужденная разлука с любимым. То грубо-циничное, сухое предложение бывшему мужу забежать в Москве на минутку, чтобы… помочь Марине зачать еще одного ребенка, ей зачем-то это нужно, а Вадим, видите ли, ей подходит по селекционно-генетическим соображениям — при этом выражалось открытое злорадство насчет бесплодия «твоей чернавки».
Раза три это были открытки, написанные, видимо, в нетрезвом виде, содержащие совершенно разнузданную брань по адресу и Вадима, и Светы. Открытки, конечно, специально для развлечения Вадимовых соседей и сослуживцев. Но надо отдать должное соседям-сослуживцам: никто, даже враги Вадима, не заинтересовались этой возможностью свести счеты — настолько глупы и вздорны были открытки и настолько не вязалась с характером Светы (а жало было обычно направлено против нее) содержащаяся в открытках «информация». Хотя, конечно, открытки прочитывались, их содержание так или иначе обсуждалось в камералке — это Орешкины точно знали.
Весь этот натиск еще более заставлял Орешкиных ценить друг друга, крепил их единство. Да… Драматических внутренних событий в счастливых семьях нет и не должно быть по определению, есть комплекс ощущений и настроений, весь смысл которых в том, что он почти не меняется во времени. А когда меняется и начинаются внутренние события — уже нет счастливой семьи. Нужно, правда, чтоб еще и везло: чтоб болезни были неопасными, авто-, авиа- и природные катастрофы да и войны обходили стороной. И еще чтоб совместная жизнь была интенсивно интересной, заполненной. Все это у Вадима и Светы как будто было…
Маршрут Вадим рассчитал по карте, и все шло сначала по плану. Вышли на перевал, с которого открывался вид на уже близкий, заснеженный, в черных диких зубьях утесов Соленый хребет. Тропа круто шла вниз, откуда слабо доносился шум Соленой реки. Уже спуск оказался неожиданно сложным: осыпи прерывали старую тропу, пришлось, где съезжая вместе с камнями, где почти ползком с уступа на уступ спускаться, путаясь в колючках, а иногда возвращаясь — если попадался гиблый обрыв. Когда спустились, дикое ущелье было еще пронизано с запада на восток, по простиранию, солнцем, но солнцем низким, светлого времени оставалось не больше полутора часов. Торопливо шли, уже не надеясь сегодня попасть домой, — лишь бы до станции Помноу добраться, где бывали в прошлом году. Кто на станции сейчас — неизвестно, но приютят. Лишь бы дойти. Ночевать в горах, когда по ночам лужи затягивает льдом, да и спичек с собой нет, — нет, такого им не надо.
Шли, уже мало внимания обращая на красоты — зеленые лужайки, перерытые кабанами и медведями в поисках дикого лука анзура, причудливо выветрелые и размытые целые скалы гипса. Основная трудность была в том, что река прижималась то к левому, то к правому склону, причем в таких местах, где сплошная крутизна и колючки. Вадим запретил Свете соваться в ледяную воду — брал ее на закорки и переносил, шлепая туристскими ботинками по быстрому течению, стараясь ставить ногу твердо между скользких камней. Считал броды — насчитал двенадцать и бросил, — шли все быстрей, почти бежали. Когда дошли до слияния Соленой и Помноу — здесь пошли знакомые места, — уже стемнело. Только слабые остатки сумерек помогали различать тропу, здесь она, к счастью, хоть не петляла с берега на берег. В одном месте пришлось прыгать с валуна на валун, и так метров сто, и каким-то чудом они не упали и не расшиблись, хотя валуны уже скорее угадывались, чем виднелись под ногами, Света еще к тому же близорука, а ботинки Вадима мокрые и скользкие.
Наконец впереди замигал огонек, донесся стук движка. Станция. Но и еще один приток Помноу, последний брод. В прошлом году где-то было сваленное дерево, но есть ли оно сейчас, да и найдешь ли? И Вадим снова посадил жену на закорки и пошел. Однако этот приток был широкий и с мощным течением. Вадим поскользнулся и упал вместе со Светой в воду. Но когда жилье рядом, какое это имеет значение? Хохоча, они побежали, хлюпая ботинками, последние двести метров по кремнистой автомобильной дороге. Постучались. Безбоязненно открыл дверь в черноту звездной ночи незнакомый парень, по пояс голый: чета молодых станционников-новичков купала полугодовалого сынишку в жарко натопленной кухоньке. Приняли, обсушили, накормили медвежьими котлетами, дали по полстакана чачи, спать уложили. Вадим все беспокоился, не простудилась ли Света, — ей такие ночные купания, были, конечно, категорически противопоказаны. Но вроде обошлось.
Часть пятая
Глава семнадцатая
1
Темно-зеленый танк приближался, нависал башней, пушкой, глядя безмолвно черным пустым смотровым люком, разоренным пулеметным гнездом. Белый «Москвич» стал капотом впритык к гусенице, обе передние двери открылись,
